И вот ему, по-видимому, препятствуют возвратиться на родину, занять свое место среди нас. Нет, я не могу молчать. Я никогда не молчал ни перед бошами, ни перед Петеном. Ныне Франция вновь стала Францией, не так ли? Зачем же я стану теперь молчать? Я свидетельствую перед моей отчизной, перед ее правительством. Мы сражались за свободу. Париж в глазах всего мира—цитадель свободы. Но до тех пор, пока Морису Торезу будет запрещен въезд в этот город, мир не поверит, что в Париже снова зажжен светоч свободы…»
И я обращался к правительству с требованием действовать быстрее, чтобы иностранцы не усомнились в свободе Франции и тем самым в самой Франции.
Сейчас, когда я перечитываю перед вами эту статью, она снова волнует меня! Ведь мы вновь ждем Мориса Тореза, и антикоммунистическая пресса, пресса, инспирируемая Брюном и Пине, утверждает, будто Морис Торез не возвратится. И она прибавляет, что он не возвратится, ибо как только он окажется во Франции, правительство потребует лишить его парламентской неприкосновенности с тем, чтобы предать его военному суду и потребовать применения к нему закона Сероля, грозящего обвиняемому гильотиной.
Возможно, найдутся среди наших товарищей люди, которых все это деморализует. Эти товарищи придают слишком много значения разговорам врага и, против своей воли, помогают проискам полиции. Нет, Морис возвратится. Когда? Возможно, и не завтра. Он возвратится в день, выбранный не Брюном, а им самим, партией. Мы вовсе не обязаны излагать публично соображения партии, мы не желаем облегчать провокационные действия давидов, пине и всякого рода американских агентов, не говоря уже о продажных нацистах, которые встречаются не только в Западной Германии. Морис возвратится. И правительственные угрозы не помешают его возвращению, которого как огня боится уже осужденная историей буржуазия.
Но вернемся к вопросу о приезде Тореза во Францию в конце 1944 года. Тогдашнему правительству потребовалось целых три месяца, чтобы уступить общественному мнению, позволив Морису Торезу приехать в Париж. Почему? Вне всякого сомнения, оно недооценивало силу народного гнева. Мы полагали, что даже с точки зрения людей, настроенных в то время против коммунистов, эта проволочка была ошибкой. Но с тех пор многое объяснилось.
В самом деле, из-за отсутствия Мориса Тореза во Франции, мы чувствовали себя тогда недостаточно уверенно. Это было какое-то безотчетное чувство, инстинктивное беспокойство. Сегодня мы знаем, что эти три месяца могли явиться началом кровавой авантюры, реакция ждала лишь подходящего случая, жаждала его, старалась его спровоцировать с тем, чтобы обрушиться с оружием в руках на французский народ и покарать его за преданность коммунистической партии. То, что происходило в других странах, чуть было не произошло во Франции. Так что у нас были все основания для беспокойства.
