…И была ночь с субботы на воскресенье — ночь тёмная, и мокрая, и грязная, уже унесшая с собой одну жизнь и извергавшая из себя кошмары войны, смерти и бессилия…
Над полем, беспомощно распластанным под небом и тяжестью тысяч человеческих тел, омытых недавним дождём, робко взмывали звуки музыки. Они были такие же грязные и рваные, как и люди, сидевшие на скользкой земле. Но людям было всё равно, на чём они сидели и что засохшей грязью покрылись их тела, а волосы спутались на головах в непродираемые колтуны. И тем более всё равно было звукам.
Со сцены раздался дрожащий высокий голос:
— See me… Feel me…Touch me… Heal me…
Каждый призыв сопровождался ударом по струнам и нежно шелестящей дробью барабанщика по тарелкам. Каждый раз певец переводил дух, словно ему не хватало воздуха, словно дождь накануне не освежил мир, а наоборот, погрузил его в беспросветную тьму, где не было никакого выхода. Яркие прожекторы, ещё вчера ночью солнечно ослеплявшие выступавших музыкантов, в эту ночь словно потускнели от безысходности и неуверенности в себе и лишь подсвечивали сзади худощавые фигуры четверых наглецов, игравших на плохо высушенной сцене мольбу о свете.
Время от времени от гитары отлетали искорки. Гитарист иногда фальшивил, но на это никто не обращал внимания: всё перекрывалось настоящими, неподдельными эмоциями песни.
— See me… Feel me… Touch me… Heal me…
Робкая мольба перерастала в грозный призыв, молитва становилась криком. Хрупкий человек стоял напротив Вселенной и кричал ей в лицо: «Эй, Бог! Слышишь? Ты сам создал меня, по своему образу и подобию! Ты сделал из меня Творца — такого же, как и Ты Сам! Что ж ты, ё-моё, ревнуешь меня к самому себе? Вот же я — посмотри! Я не прячусь, не боюсь; я смело смотрю в твои чёрные, как Вселенная, глаза, и призываю тебя на равных: убей меня — и давай вместе создадим новый мир! Мир, где не будет грязи, не будет тьмы, не будет войны; мир, где будет лишь мир, свет, счастье и музыка. Наша с тобой музыка — слышишь меня? Неужели Ты не сможешь быть моим соавтором? Я слышу твою музыку — а слышишь ли ты мою?»
К певцу присоединился побледневший от напряжения гитарист, и они пели дуэтом. Из глубины сцены накатывал рокот ударных, словно возвещающий начало — чего? сотворения? уничтожения? В связке с ней бас-гитарист чётко и уверенно выводил свою партию, подчёркивая ритм действия.
И на востоке постепенно засветлело…
— Льюис, — неожиданно сказала Флоренс, прижавшись щекой к его плечу, — давай назовём малыша Стюартом.
