Джоан внезапно поняла, что ее бы не шокировало и не слишком удивило, если бы он опустил шкуру на плечо Тланы и заснул, прижавшись к ее обнаженному телу.
Она также понимала, что в обычных обстоятельствах возмутилась бы, став невольной свидетельницей такой близости, особенно в присутствии человека, которого она любила. Само присутствие и наблюдение за происходящим уже в какой–то мере делало ее участницей.
Она никогда не верила в искренность супружеских пар, которые отвергали обычную сдержанность, она считала новоявленную «вседозволенность» таким же лицемерием.
Но это не значило, что нет обстоятельств, которые могут на время изменить привычные представления. Человеческой природе свойственны ограничения, но мужчины и женщины, которые думали, что следующий день — или следующий после него — вполне может оказаться последним, вряд ли заслуживали строгих обвинений за нарушение приличий. Вряд ли следовало винить мужчину, который заключал в свои объятия женщину, внезапно ставшую для него самой дорогой, который страстно занимался с этой женщиной любовью, даже в присутствии других.
Преграды, конечно, можно было возвести: в ледяной хижине нетрудно поставить перегородку. Но не всегда и не везде такие перегородки уместны — в мире, где великие опасности и неожиданности подстерегают на каждом шагу, от заката до рассвета. Любовь не утратила смысла и целительной силы даже тогда, когда смерть стала неизбежностью. И когда вы шли долиной смертной тени, обычные условности могли утратить большую часть былого значения.
Случится ли это с… Тут Джоан остановилась, на мгновение решив, что не стоит даже рассуждать о возможности того, что пришло ей в голову. Но только на мгновение. У нее не было причин скрывать от себя то, что, по ее представлениям, абсолютно истинно. Только какие–то причудливые остатки пуританских представлений удерживали Джоан от того, чтобы уснуть в объятиях Дормана, в дни мучительной неопределенности, которые они провели в одиночестве в диких джунглях. Но в этом пугающем мире снега и льда…
Всего несколько дней, может быть, не больше. Не было оправдания тому, что до сих пор между ними ничего не произошло — кроме того, что она никогда не поощряла легкомыслия, и Дорман уважал в ней это качество, отличавшее Джоан от многих других женщин. Вероятно, в прошлом его привлекали совершенно иные особы противоположного пола.
Джоан резко села, холодная дрожь страха заставила ее прислушаться к тому, что творилось в полумраке. Непривычные звуки по–настоящему напугали ее; Джоан позабыла обо всех прочих размышлениях.
