— Он говорил, что хочет привезти в Москву всякие инструменты. Когда я спросила, какие, он сказал про ганлин, похоронную буддийскую дудку. На ней монахи ихние играют на кладбищах… Я вот думаю, его за это наказал буддийский бог. Заранее, чтоб отец не сыграл на похоронной дудке на сцене. Я отцу говорила, что это неправильно, а он смеялся. Атеист же.
— В буддизме нет богов, — сказал я.
— Но кто-то же наказал отца за дудку, — упрямо стояла на своем Верка. Я не стал ее разубеждать и говорить, что тем буддийским богом был я, и ганлин тут не при чем.
— Что еще он рассказывал? — спросил я.
— Про ганлин-то? Да страхи всякие. Что делается он из кости, и что монахи призывают им духов. Я не помню точно. Да какая разница? Буддистам — буддистово, нам — нашенское.
Как же мне полегчало от разговора с Веркой и от ее пренебрежения народным артистом, которое на всем белом свете разделял, кажется, один только я!
Была ночь. Над головой висела луна, вездесущее светило, куда ж без него! Я сидел рядом с развороченной могилой, на камне которой значилось «Несторенко Иван Петрович», и дырявил берцовую кость своего брата.
Призову ванькин дух ганлином, а потом мы пойдем в ту музыкальню Василича и купим диджериду. Сейчас из-за границы все возят, этих диджериду там — как в ванькином доме фарфоровых чашек. Брат сыграет мелодию и успокоится, наконец отстанет от меня, и я смогу жить без постоянных напоминаний…
Я все никак не мог спилить набалдашник, ну, то место, где кость соединялась с коленным суставом. Вот же брательник, кальций, наверное, пачками жрал… Я принялся долбить костью по могильному камню: тук-тук, тук-тук, не без удовольствия думая, что даже не мечтал сыграть на надгробии своего братца, как на барабане.
Ну что, вертишься там в гробу, да? А нет, не вертишься. У тебя же теперь нет ноги! Ну ты ручками упирайся в доски…
Я заглянул в гроб. Какой же ты убогий, всеми любимый брат! Вот бы все увидели тебя таким.
Тук-тук. Надпиленный набалдашник откололся. Готово.
Я никогда раньше не видел ганлин и знал о нем только с чужих слов, поэтому мог только гадать, насколько близкой получилась моя костяная флейта к тому, что задумывалось тибетскими монахами. А, и так сойдет!
Я поднес ганлин к губам и понял, что не знаю, какую музыку играть. Верка не уточнила, были ли у монахов какие-то особые мелодии для призыва духов, или они играли все подряд. На секунду я даже усомнился, что Верка вообще правильно поняла те байки, что отец ей рассказывал. Да и сам он мог быть запутан кем-то еще.
