Обо всем думал, о жизни думал. Порой даже забывая, - кто он, сколько ему лет и что будет дальше. Изредка спрашивал у врача, когда его выпишут, но тот, ссылаясь на данные эхокардиограммы, говорил, что пока рано об этом говорить. Но однажды, после одного из обходов, он присел на краешек кровати и серьезно сказал:
— Я уже говорил с твоей мамой, теперь хочу поговорить с тобой. Ты уже взрослый, и должен понять всю тяжесть положения…
И начал объяснять, как опасен его недуг, что у него переходный возраст, когда организм меняется, и начинает быстро расти и прочее, и что если не сделать операцию, то его сердце не выдержит. Никак не выдержит. Оно буквально порвется.
Георг замычал и замотал головой. Врач повздыхал, пытался объяснить еще раз, но ничего не добился, и Георга через два дня выписали домой.
Георг с ужасом представил темноту в которой он ничего не будет чувствовать, представил себе людей, которые будут резать его и копаться в нем, пока он спит. А потом зашивать, а потом он может и не проснуться никогда, потому что остановленное сердце никто не в силах будет заставить биться. Картинка представлялась очень четко, потому что ему, “как взрослому и храброму мужчине” объясняли все подробно, повторяя о безопасности и отработанности таких операций, о том, сколько много других детей, гораздо младше него, получили путевку в жизнь благодаря этому. Благодаря тому, что врачи вовремя сумели помочь. Но мальчишка думал, и думал уверенно, что он погибнет.
— Солнышко мое!
Мама встречала его в приемной, обняла, расцеловала, подняла на руки. Потом папа. Лица у родителей были очень веселые, но какие-то… Георг даже не смог толком понять, - какие. Измученные? Печальные? Они радовались, но создавалось впечатление, что у папы и у мамы во рту горошины горького перца, и разговаривают они, стараясь не скривиться от этой горечи. Георг уткнулся в мамины волосы, потом в папину шею, вдыхая всей грудью запахи дома. Такие родные запахи маминых духов и папиного одеколона после бритья. А, выйдя на улицу, увидел зеленые деревья, услышал звуки дороги; синее небо буквально гладило его по голове перистыми облаками. И в квартире все было таким знакомым и родным, - и прихожая, и кухня, и аромат жареной курицы из духовки, это вообще праздник. Его не изменившаяся комната, его вещи, его кровать, его стулья и стол.
— Какое счастье, — Георг закрыл глаза и произнес это совсем по-взрослому, стоя на пороге своей двери. Потом обернулся на родителей, — вы чего?
