Он представил, как он станет взрослым, который не сможет работать. Который будет сидеть дома, потому что его сердцу противопоказаны нагрузки, старые родители будут его кормить на пенсию. И ничего больше не случится. Как сейчас. От таких мыслей исчезли остатки хорошего настроения. Мальчишка робко подумал, — а стоит ли радоваться, что живешь, если жизнь заключается в сне, еде, редких прогулках и невозможности стать тем, кем ты хочешь, делать то, что ты хочешь, невозможности воплотить ни одно из всех своих мечтаний? Раньше радость жизни приходила к нему от движения. Как в беге. То он там, то здесь, то этим занят, то тем. Учился, радовал успехами, имел иного друзей. А что теперь? Нет больше источника радости.
Георг отвернулся к спинке дивана и заплакал. Раньше он о таком не думал, а теперь захлебывался горечью. И оруженосца рядом не стало, значит, он прошел все испытания и стал рыцарем. А зачем? Что он будет делать? Как можно найти хоть что-то радостное, если весь внешний мир со всеми переменами закрыт, а у него осталась только его комната и болото застаивающегося времени?
— Мам!..
В квартире была тишина, но занятая приготовлением супа, мама только со второго раза услышала гораздо более громкое и испуганное:
— Мама!
Было такое в этом крике, что на пол упала и разлетелась супница, а мама кинулась в детскую. Георг лежал вытянувшись. На его лице был такой страх, какого она никогда не видела прежде.
— Что?! Сердце?!
Мальчишка глубоко вдохнул, посинел. Кожа пошла мелкими бледными пятнышками, покрылась просвечивающей сеточкой капилляров. Стал терять сознание.
— Мама…
Георгу всего два раза приходилось лежать в больнице. Первый раз это когда он заболел в пять лет воспалением легких. А второй, - когда проходил обследование после болезни. Это было для него самое ужасное место на земле. Он стал узником. Его палата была настоящей камерой, врачи и прочий медперсонал - охранниками, а ежедневные процедуры и уколы, - пытками. В больнице не было ничего своего. Ничего из дома, - чашка больничная, постель тоже, и вскорости от пижамы и других его вещей перестало пахнуть домом, а завоняло казенщиной. Так случилось еще и оттого, что в больнице был карантин. Долгий карантин, и он даже не видел родителей, а только получал передачи.
Два месяца почти не вставая, с видом из окна на серую стену соседнего корпуса, с легким летним ветерком из форточки, и полным одиночеством. В палате еще лежали дети, но совсем маленькие, один даже новорожденный, и с ними были мамы, а Георг был один. Он еще больше усох, снова замкнулся в себе, почти так же, как тогда, когда его столкнули на дно колодца, и очень много думал.
