Она покачивала "ребёнка", будто старалась его убаюкать. Из глаз начали идти перманентные слёзы. Из милой девочки она превратилась в сумасшедшего арлекина, который только что разве не смеялся. Она была совершенно немой, как и вся эта сцена появления трёх незнакомцев. То, что Тася считала ребёнком, очень точно было описано Киреловым, поэтому не буду повторяться. На это зрелище никому не хотелось смотреть, поэтому все старались отвести глаза левее, но они отводили глаза слишком влево, поэтому и видели только то, что находилось на левом краю. Самым крайним человеком слева был самый артистичный, поэтичный и энергичный член своеобразной группы больных.
Это был Кирелов. Такая же тёмная фигура, как и сама ночь, высунулась из тьмы. Лицо его было безэмоционально. Он лишь с надеждой посмотрел на Элис и чем‑то пошуршал в правом кармане своего чёрного балахона. Это уже должно было насторожить. Волосы под дождём намокли и опустились гораздо ниже ушей. Кепка всё так же защищала середину головы. Грозным и холодным взглядом он осмотрел всех участников комедии и отвёл глаза к небу. С минуту где‑то он так простоял и опять посмотрел на Элис.
Ей показалось, что губы Кирелова начали неестественно дрожать, выговаривая молитву. Хотя, возможно, он сделал заговор какой‑то, прям как чернокнижник. Впрочем, эта мысль сразу же показалась Элис тупой и несостоятельной из‑за качества её доказательной базы. Но ужаснее было то существо, которое стояло посередине этой троицы. Сначала издался гулкий смешок, а потом смех с явно очень высоким голосом. Носитель голоса, напевая строчки "Tell the world, I'm alive, Tell the world, I'm survive…", начал выплывать из тьмы. Это был сохранивший идеально своё лицо Роджер Валентайн по прозвищу "Рельса". И тут стало понятно, что всё было подстроено этим зазнавшимся пронырой. И пропажа тела из морга, и искусственная кровь, и друг, соорудивший грим – всё пошло на руку Роджеру.
Его план и заключался в том, чтобы заставить Элис страдать от его утраты. Но вся гениальность пошла насмарку, ибо, казалось, Элис никого из них двоих не любила. Клааса она жалела, а Роджера ненавидела.
Глаза её наполнились гневом, а тот расставил руки, как Иисус Христос, и начал безудержно смеяться своим писклявым голоском, который услышали бы даже в здании больницы, если бы оно было открыто.
Элис с каждым шагом подходила всё ближе к Роджеру, заставив одну руку за спину, дабы поддерживать саму себя. Он же уже был готов сказать нечто такое, что должно было её вернуть.
