Но это была та мысль об одиночестве, которая гласила, что у одиноких есть некоторые преимущества перед теми, кого любят. И радует, что преспокойно лишь с помощью одной пощёчины можно выразить и хорошее, и плохое. И для каждого человека, в конце концов, она будет играть в поучительном ключе. Элис обняла сидевшую подле Гелова Лину. Теперь она поняла, что и таким людям, как она, тоже нужна помощь. Ей стыдно было за те оскорбления, которые она нанесла этой взрослой девочке. Депрессивное состояние лечится не столько лекарствами, сколько поддержкой. И раз рядом с ней сейчас не были никого, то только Элис могла ей хоть как‑то помочь. И даже такой маленький шаг уже делает что‑то во всём мире депрессии. Но, естественно, этого недостаточно. Многие начнут считать, что это – уже излечение. Нет. Это – шаг к исцелению. И с каждым шагом, казалось бы, несбыточная мечта уже превращается в явь. Главное, после начатого не опускать руки. И вот на этих опущенных вниз губках восселяется надежда. Надежда на то, что человечество исправится, и будут такие же светлые и непорочные люди, как Элис. И это обязательно будет. По крайней мере, так казалось Лине. А если уж ей так казалось, то это должно непременно случиться. И тут Элис заметила того самого истукана, из‑за которого она и была вынуждена прийти сюда. По его взгляду сразу стало ясно, что от былого Клааса ничего не осталось. И ей сразу же стало его очень жаль. Он теперь не был красив, скорее походил на мышь, чем на человека.
И Элис точно знала, что это именно он породил детей "Идиота", которые стали писать по одному образу и подобию. Жалко было. Ведь даже самый глупый человек до сих пор ходит на свете и веселится. А этот дурак сидит на скамейке, нарезает швейцарский сыр и поедает его, словно белая мышь. Она подошла к Клаасу и присела к нему на скамью. Знаете такое ощущение, когда люди умиляются маленьким несмышлёным детям?
Вот так себя чувствовала и Элис.
Клаас совершенно на неё не обратил внимания.
Видно было, что он пережил за последние девять месяцев, ведь даже сейчас он был не в силах даже посмотреть на неё. Элис простила. Она поближе прижалась к нему и не хотела его отпускать. Не сейчас. Никогда. В темноте послышались чьи‑то шаги, и к скверу вышли три тёмные фигуры. Самой крайней справа оказалась Тася. Она была в робе для рожениц. А на руках у неё висел ошмёток из костей и плоти, из крови и желчи. На её лице виднелась очень странная, будто бы даже безумная, улыбка.
