Под носом образовывались усики, а жидкие волосы опустились чуть ниже ушей. Былая чёлка была скрыта под белой фетровой шляпой. Спортивный костюм и кроссовки сменились на белое пальто с капюшоном и белые туфли с чёрными каблуками. Видно было, что от былого Клааса не осталось ничего. Что всё‑таки "Идиот" с людьми делает! Кусочки сыра таяли у него во рту. Казалось, что сам Клаас стал идиотом, потому что в глазах его была пустота. За этой же глупой физиономией виднелся сероватый город. Какие‑то дома были с плоскими трапециевидными крышами, когда другие довольствовались разрывающим небосвод шпилем.
Машины въезжали и выезжали, постоянно останавливаясь то на секунду, то на минуту в окрайностях автовокзала. На этом вокзале были огромные часы, пародирующие собой Биг‑Бен. На них постоянно оглядывался Клаас, дожидаясь встречи с Элис. А за серым городом виднелись белые очертания гор. Горы эти если и были днём зелёными, то ночью превращались в айсберги. От них настолько веяло холодом, что Клаасу пришлось попытаться натянуть капюшон на шляпу.
Конечно же, ничего не получилось. Впрочем, так хотя бы осталось какое‑то подобие стиля в одежде Клааса. Будто он живёт не в Граде‑Танке, а довольствуется жизнью петербургского денди, расхаживающего в подобном пальто и зимой, и летом, и осенью, и, конечно же, весной. Начинал идти дождь. Вместе с этим показалась наша героиня в зелёном дождевике. Из‑за темени этого нельзя было увидеть, поэтому сам вынужден давать такую справку. От дождя дождевик укрывал тёмные с рыжиной волосы. Шаг был отчётливый и направленный строго в сторону сквера. Каблуки с каждым шагом начинали звенеть всё громче и громче. Звон от железной шпильки начал доноситься до компании, что сидела на лавках, как на вокзале. Дождинки стекали по дождевику, опускаясь на пол. Это время и запах неизведанного места! Всё‑таки манит эта атмосфера людей неподготовленных. Но не Элис. За эти девять месяцев она очень сильно изменилась – она возмужала, окрепла духом и теперь совершенно не вспоминала Роджера. Если когда‑нибудь хоть какая‑то злая мысль или воспоминание о нём просачивались, то мозг сам автоматически всё удалял.
В этом и есть преимущество истинного взросления, которое Элис наконец ощутила на себе. Первым ей встретился Гелов. Элис влепила ему пощёчину со всей силы. Так она старалась защитить своё достоинство, которое Гелов опорочил своим письмом. Смотря на его полную тушу, даже жалко не было, что пощёчина коснулась именно его. Гелов это, не сомневаюсь, заслужил, потому что надо как‑то укрощать свой язык. На его лице могла бы сейчас появиться слеза, но её не было. Гелов сдержал чувства и начал понимать, что эта самая пощёчина была за дело и никак иначе. Своим пухлым телом он упал на скамью и уставил глаза вниз. Свитер Гелова, раскрашенный в цвета пчелы‑трутня, уже промок до нитки. Но он сам этого не чувствовал. Он ничего не чувствовал, кроме зарождающейся мысли об одиночестве.
