— Мей бадике! Ды ми дову сути бани! Ев фрумос баети Аурел Курджос, врай, ев панталони джос![45]
— Тьфу! — плюнул полковник и прикрикнул на бродягу: — Убирайся прочь, попрошайка!
— Погоди, сын мой, — остановил его епископ. — Отчего же бедному юродивому не помочь. Правда, двести гульденов[46] для него будет многовато, да и собирается он их потратить отнюдь не на богоугодное дело, но так и быть — два гульдена можно ему дать на обед, на закуску и на ракию. — С этими словами епископ бросил бродяге две золотые монеты.
Тот ловко поймал их шапкой, нахлобучил её на голову и крикнул:
— Буда просте, бадике-попа![47] — затем он отошёл на несколько шагов, обернулся и добавил: — Ларри видере простолане! Попен кур![48] — И с этими словами, повернувшись к ним спиной, напевая дурацкую песенку, бодро зашагал дальше.
— Кажется, он больше прикидывается сумасшедшим, — произнёс Валленштейн, задумчиво глядя бродяге вслед.
Кавалькада двинулась тем временем навстречу довольно странным и даже таинственным событиям.
Едва сани с епископом и конвой скрылись за готарем, как сумасшедший, хитро подмигнув, снял со спины барабан, сдёрнул с него обруч с туго натянутой кожей и извлёк голубя, порывшись за красным кушаком, достал две бумажки, одну обратно сунул за кушак, а другую — с чёрной меткой — прикрепил к лапке птицы. Высоко подбросив голубя, он пронзительно свистнул, птица тотчас взвилась в небо, сделала широкий круг и стремительно понеслась на юг. Бродяга некоторое время смотрел ей вслед, и его губы кривились в странной улыбке.
Добравшись, наконец, в Лукавицы, епископ Пазмани со своей немногочисленной свитой остановился в придорожном пивном заведении, так называемом берерии[49], находящемся на Гостинце — главной улице села. Здесь они решили немного отдохнуть и подкрепиться. Местные жители с угрюмыми суровыми лицами и какими-то странными насмешливыми взглядами сильно смахивали на разбойников с большой дороги и поэтому очень не понравились охране епископа. Несколько мрачных типов, сидевших за массивным дубовым столом, неспешно потягивая пиво и сливянку, изредка перебрасывались короткими отрывистыми фразами.
Валленштейн, прислушавшись к местному наречию, отметил общие с его родным чешским, а также моравским и словацкими языками слова и сразу насторожился, поняв, что разговор идёт о гайдуках, рыскающих в окрестных лесах, которые в последнее время сильно обнаглели. Особенно гайдуки свирепствовали в Кузминском лесу, грабя и убивая всех, кто попадался им в руки. Излюбленным местом, где они устраивали засады, поджидая свои жертвы, была дорога от Валя-Кузмин на Сирет. Несколько раз до ушей Валленштейна долетало имя — «Тома Кинэ», которое посетители берерия выговаривали с почтением и страхом, понизив голос до полушёпота. Рыцарь догадался, что речь шла о главаре гайдуков, который нагонял ужас на всю Северную Молдавию и добрую часть Мунтении
