– Залезайте в постель к матери, – а сам, взяв свечу, направился к пристройке.
Подсвечник и так подрагивал в его руке от страха, а когда он вошёл в коровник, и вовсе выпал из рук. Но за те мгновения, что свеча была в его руке, и те, что летела до пола, пока, упав, не погасла, Шёлк успел рассмотреть всё или почти всё. Он увидел покрытые, словно окрашенные, кровью стены и потолок. Лужи крови и дерьма на полу. Изуродованные и разорванные коровьи туши. Из тела одной наполовину торчал телёнок, время рождаться которому пришло бы только в конце марта, а никак не в середине февраля. Вторая, лёжа в абсолютно неестественной позе на спине, вперила в потолок вывернутые рёбра. Шкура третьей словно лопнула изнутри в десятках мест. От четвёртой и пятой остались только изодранные груды мяса.
Шёлк упал на колени и разрыдался.
– Боги, за что мне всё это? – прошептал он.
***
В нескольких сотнях ярдов от той деревни, где сейчас жил Шёлк, тот, кого когда-то звали Карпре, открыл глаза. Попытался вдохнуть, но у него не вышло: горло плотно что-то пережимало.
Петля.
Тот, кто когда-то был Карпре, ухватил правой рукой верёвку за шеей, и та перегорела за несколько мгновений. Повешенный упал на колени, быстро снял петлю и замер, неестественно свесив голову. Раздался хруст, и голова встала на место. Не-Карпре смачно схаркнул кровью и высморкался.
– Уже февраль, – сказал он самому себе. – И почему могильщики так редко дохнут зимой? Неужто все зарабатывают себе на зимовку?
Не-Карпре встал на ноги и потянулся, разминая сведённые мышцы, но замер на половине движения и начал принюхиваться. Его лицо искривилось и кривилось всё больше, пока он ощупывал себе грудь и верх живота.
– Да ему и так оставался год от силы, – пробормотал тот, кто когда-то был Карпре, – что ж, ничего удивительного, что он полез в петлю – болит жутко. Ну да ничего, я выдержу. Всего-то девять с небольшим месяцев.
Впрочем, надежды в его тоне не было ни капли.
Не-Карпре отряхнул ноги от снега, помял правой рукой шею, левой поднял сумку и, выйдя на дорогу, направился на запад.
***
Валлай ударил ломом в мёрзлую землю. Раз, должно быть, в тысячный за это проклятое утро. А сколько он сделал таких ударов за зиму и вовсе не сосчитать. Зато можно посчитать могилы, которые он помогал копать – сто двенадцать. А всего на этом новом кладбище, появившимся в начале зимы неподалёку от старого и за эти месяцы едва не сравнявшимся с ним размером, вырыто шестьсот сорок семь могил. И ещё не меньше сорока будет вырыто. Для сравнения – на старом за этот же срок упокоились всего сто восемьдесят четыре человека.
