В третий раз засов лязгнул только поздним вечером, когда смолк обычный для дежурной части шум. На выход из здания меня не повели, и зародилась надежда, что Никифоров сумел переломить ситуацию, — ничем иным объяснить столь поздний вызов на допрос не получалось.
В здании было тихо, в коридорах властвовал полумрак, и лишь под немногими дверьми выделялись тусклые полоски света, да раз донёсся дробный перестук пишущей машинки. А так и сотрудники навстречу не попадались, и стулья для посетителей пустовали, за окнами — темень.
Изменения в подходе к ведению допроса я оценил с порога. Во-первых, с меня не сняли наручники, а так и оставили со скованными за спиной запястьями. Во-вторых, добавилось новое действующее лицо. Теперь оперов было двое: у окна, скрестив на груди руки стоял худощавый черноволосый товарищ года на три старше меня.
— А наручники? — спросил я, когда конвоир толчком меж лопаток направил меня к столу, не велев в очередной раз встать лицом к стене.
— Мы только пару вопросов проясним, — уверил меня Угаров и указал на стул. — Садись!
Я немного поколебался, но всё же опустился на самый краешек стула, чтобы хоть как-то уместиться со скованными за спиной руками.
— Вызову, — отпустил конвоира хозяин кабинета и уточнил: — Не хочешь показания изменить?
— Не хочу, — подтвердил я.
— То есть «потерпевший попытался меня пнуть, промахнулся, потерял равновесие и ударился лицом о стену» — это твоя окончательная версия?
— Да.
И тут впервые нарушил молчание черноволосый.
— Что за мразь ты такая, Полоскаев? Натворил — будь мужиком, отвечай за свои поступки! А ты, чтобы шкуру свою спасти, всех оболгать готов!
— Я никого не грабил! — заявил я, и голова тут же мотнулась от сильного подзатыльника. На глазах аж слёзы выступили. — Вы чего, блин?!
Отвесивший мне леща черноволосый взял со стола протокол, порвал и выкинул в корзину для бумаг.
— Знаешь, кому ты нос сломал? — спросил он после этого. — Ты, урод, моему брату нос сломал!
У меня аж мошонку после этого заявления скрутило. Вот это я попал! И точно ведь на понт не берут — портретное сходство невооружённым взглядом просматривается. Как есть — братья! Теперь понятно, чего этот дятел малолетний такой борзый…
— Сейчас ты возьмёшь ручку и подпишешь чистосердечное признание, — заявил Ибрагимов, выложил на стол какой-то листок и прихлопнул его ладонью. — Подпишешь?
— Нет! — ответил я и обратился к Угарову. — Владимир Ильич, это беззаконие!
Без толку — хозяин кабинета молча откинулся на спинку стула. На кого моё заявление произвело впечатление, так это на Ибрагимова.
