Ему воочию представилось, как он мечется по нелюдимой равнине, среди безликих холмов, черных кустов и каменных глыб, падает и катится по песку. И всё ищет, ищет исступленно хоть какое-то укрывище, где мог бы спрятать себя, свой страх, свое загнанное сердце… Но альменда МЕРТВА, и ЖИВОМУ в ней места нет…
Трактирщик открыл глаза и судорожно ухватился за поручень империала, крутнул головой и… оцепенел. Вместо смертельной сшибки противники, припав к гриве скакунов, уносились прочь в разные стороны…
Сначала Початок не мог ничего понять; он слышал только далекий, сродни морскому прибою, шум, доносившийся из-за холмов со стороны леса. Но промчавшиеся по дороге мимо него с обезумевшими глазами животные, сбившиеся в одно мятежное стадо, напугали Антонио хуже бандитов. Нервы не выдержали, и Муньос, перебегая от одной акации ви-са-чэй к другой, хватко цепляясь за ветки кустарника, чтоб не упасть, стал карабкаться вверх по склону.
Там, на верховье, осторожно выглянув из травы, он ахнул.
Весь лес от края и до края, насколько хватало глаз, кишел людьми. Они напоминали вшей, густо усеявших зеленую шкуру необъятного зверя.
Заходящий солнечный диск уже воткнул в мохнатые кроны дубов тысячи своих красных стрел, окрасил червонным золотом многочисленные ручьи, алевшие в травах кровавыми жилами. И по ним хлюпали и чавкали сапоги и башмаки, копыта и колеса, сандалии и босые ноги безамуничного воинства.
Инсургентов было больше, чем много… А они все выходили и выходили из леса: солдаты с мушкетами через плечо, крестьяне в холщовых хубонах и сомбреро, с мачете и вилами, индейцы при луках и пращах, ремесленники, женщины, дети; и то тут, то там, как пророки, ведущие свой народ, доминиканцы в белых рясах. С флангов скакали всадники с саблями без ножен, небрежно болтающимися на поясах в железных кольцах.
Ревели мулы и ослы, надрываясь вместе с людьми, они тащили пушки на лафетах из грубо сколоченных брусьев. И так без конца и края…
Теперь Початок понял, что за далекий шум ловил его слух. Это скрипели и скрежетали, гремели и стонали телеги и подводы, фургоны и возы тех, кто шел на смерть против короля.
Муньос облизал обветренные губы, потряс головой: теперь кроме угрюмо-тягучего хорала этого великого движения ничего не было слышно. С востока на запад оно протянулось на несколько лиг всепожирающей лавой.
− Господи-Боже! − Антонио обметался крестом и прикинул: этому шуму вскоре суждено будет обратиться в безумный грай и хаос, который оглушит и потрясет империю до основания. «Проклятые повстанцы! Расползаются по всей стране, как черная оспа».
