Ожидая Преображенского, леди решила вздремнуть. Но забравшись, не раздеваясь, на узкую деревянную койку, с которой был виден иллюминатор, поняла: затея эта не удаст-ся. И вовсе не из-за хлопанья крыльев в курятнике над головой − стоило закрыть глаза, как вновь поднимались картины былого… За иллюминатором синие тени вечера пожирали слабеющий свет, и Аманде вспомнилось любимое присловье старого лорда: «Душе виднее, нежели глазам, детка». И сейчас, всматриваясь в мглистые щупальца туч, ее не покидало чувство гибельной обреченности.
Ощущение это она испытывала давно, еще там, у сибирской реки: зло уже тогда стремительно набирало силу. Именно там, в белом безмолвии, англичанка познала тот дикий страх − нет, не перед смертью, с неизбежностью которой смиряется каждый с рождения; но страх перед своей ничтожностью, желанием хоть что-нибудь изменить.
Зло наполняло и фрегат, как наступающие легионы тьмы. Сию минуту леди Филлмор была уверена в этом, как никогда…
«Боже правый, − Аманда ломала пальцы, − ужели ни-кто не способен встать на его пути?» Измученная безответными вопросами, она задремала среди тревожных всполохов прошлого.
Преображенский, обгоняя Палыча, первым поднялся на палубу. У левого фальшборта было не протолкнуться: офицеры, матросы и взятые на корабль пассажиры − все пристально всматривались в сверкающую зыбь океана. Закатное розовато-лимонное небо отсвечивало оловом, играя на воде слепящими бликами. Матросы расступились, пропустив капитана, остановившегося у леерного ограждения рядом с Гергаловым. Некое время он ничего не мог разглядеть в игре предвечерних теней на воде.
− Правее, Андрей Сергеевич, вон, где вода цвет меняет… поймали его? − Гергалов указал рукой. − Чайки над ним кружат.
Преображенский кивнул, углядев пока еще плохо различимую фигуру.
− Он что, на байдаре? Стекло!
− Да нет, не похоже, ваше высокоблагородие. − Каширин в сомнении покачал головой, протягивая капитану голландскую подзорную трубу.
− Галс поменяли?
− Так точно. Идем на него.
Линзы приблизили далекие волны, и Андрей не без труда разглядел человека. Бедняга сидел верхом не то на обломке форштевня, не то на брам-стеньге и упорно боролся с волной тонким и длинным, как пушечный банник, веслом.
С лихорадочным напряжением на изможденном, изгрызанном ветром лице он то оборачивался к спасительному фрегату, то вновь начинал бороться с волной.
«Северный Орел» стремительно шел на сближение.
− Прикажете лечь в дрейф, ваше высокоблагородие?
