Его голубые выразительные глаза широко раскрыты. Где-то в глубине они почти постоянно таят добродушную улыбку. «Трудновато будет поначалу, — говорит он. — Ведь целина, настоящая целина для меня!»
«Это не страшно. На свете никто не рождается с опытом», — заметил я тогда.
Припомнилась и речь Миши на бригадном собрании комсомольского актива за день до выезда на фронт. Говорил горячо, образно, содержательно: «Мы нисколько не сомневаемся: потомки знаменитого матроса Кошки и других героев-севастопольцев также бесстрашно будут разить врага. Мы гордо и высоко понесем наше знамя. И не только закрепим боевые традиции русских моряков — этого мало. Мы приумножим их. Вновь и вновь подтвердим, что и на суше моряки могут сражаться не хуже, чем на море. И в первых рядах наших постоянно будут комсомольцы!»
Вспоминаю наши продолжительные беседы с Кутеневым, когда бригада в эшелонах двигалась к Москве. Замечательная память, широкая начитанность, тонкий вкус и исключительная любознательность делали из него интереснейшего собеседника. Миша очень любил и хорошо знал историю, особенно русскую. Читал Соловьева, Ключевского, обстоятельно изучал труды советских историков.
Миша удивлял меня глубоким пониманием минувших событий, знанием государственных и общественных деятелей России. Он имел обо всем свое мнение, свою точку зрения.
Слушая его, я всегда думал: «Как хорошо, что на комсомольскую работу посылают таких грамотных, задористых парней. У нас в морской бригаде без такого человека не обойтись. Моряки грамотный, развитой народ. Попадись им вахлак — засмеют».
Наш разговор как-то незаметно перекидывался с одной темы на другую. Миша внимательно слушал меня, сам говорил и снова слушал. А под нами резво стучали колеса, качался вагон, с протяжным скрежетом поскрипывали буфера, неровно мигал огонек в стеклянном керосиновом фонаре. Он освещал лицо Миши. Улыбка удивительно молодила его. Особенно, когда он воодушевлялся и еще ярче светились его большие глаза.
Миша очень любил Тургенева. Он прочитал его всего, начиная с ранних лирических стихов писателя, на память цитировал тургеневские зарисовки природы. Слушая его, я чувствовал, что так схватить, запомнить и передать написанное писателем мог только человек, который сам горячо влюблен в родную землю.
Сидя у землянки, позабыв про холод и свист мин, я вспомнил случай с бомбежкой эшелона на станции Бологое. Тогда мы с Мишей вместе выпрыгнули из вагона и под нарастающий свист бомб плюхнулись наземь.
