И еще:
– Я категорически против, чтобы он проживал в нашей квартире.
Говорить с ней не имело смысла. Она не слушала и не слышала. Спасибо, она проституткой меня не назвала, но, между прочим, я предупредила: если это случится, я порву с ней всякие отношения, и ее квартира мне не нужна, я живу в квартире своего жениха. Видимо, слово «жених» и наличие у него жилплощади несколько успокоило мать, но истерика не прекращалась. Мы с ней не виделись, телефона Фила она не знала, зато звонила подружкам и угрожала, что пойдет ко мне на работу и поговорит с заведующей. Зачем? Там она никакой информации не получит, а мне навредит. Она только что с милицией меня не искала. В феврале я должна была выйти на работу из учебного отпуска и боялась, что она и вправду туда заявится и случится безобразная унизительная сцена.
Я была уверена: всего, что происходит, никогда ей не прощу.
Матери я не звонила, зато позванивала на работу Викентию, чтобы быть в курсе дел и не доводить мать до крайности. Он был согласен со всеми моими доводами: сейчас не девятнадцатый век, люди живут иначе, свободнее, я совершеннолетняя и могу устраивать жизнь по собственному выбору. Моя идеальная мать плохо меня воспитала, если не доверяет мне и подозревает в чем-то постыдном. В свою очередь Викентий убеждал меня: надо пережить это время, потом все утрясется, перемелется – мука будет, а вообще-то Нюся очень переживает. Ему и меня жалко, и ее жалко. Чуть позже, когда пройдет острый момент, нужно мне приехать, помириться и познакомить их с женихом.
Разумно, правильно говорит. Пусть пройдет острый момент, может, действительно мука превратиться в муку? Я не хочу глубоко вникать в те бредни и всякую гадость, которую устроила моя мать. Я переживаю счастье, не надо мне мешать. Фил помочь не мог, да я и не собиралась вмешивать его в семейные разборки. И забот у меня был полон рот: любовь занимает очень много времени, к тому же, кроме работы и учебы, нужно было отоварить талоны на продукты, приготовить завтрак и ужин, убрать, постирать. С непривычки это было не так уж просто. У матери своя жизнь, пусть ею и живет. У меня – своя.
* * *
Это была эйфория. Утренние завтраки, «вечера за кремовыми шторами», чаепития, долгие разговоры, которые никто не нарушал.
Фил показывал мне фотографии одного древнего города-крепости на склоне горы, непонятно как построенного, потому что подхода к нему не было. Разработки, откуда брали камень, находились в пяти километрах, и тоже на крутом склоне. С многотонными блоками нужно было преодолеть девятьсот метров спуска, в долине переправиться через бурную реку и подняться на шестьдесят метров до строительной площадки. А что у них было для перемещения неподъемной тяжести по труднопроходимой местности? Деревянные катки и канаты? Плоты из пустых тыкв?
