Все я верно тогда, у лесного озера, в зарослях осеннего рдеста стоючи, учуяла. Недоброй была та волшба, что ветер осенний оседлала. Одного не я поняла, глупая — не чужак ее творил, а враг. Да такой, какому и глотку перервать за грех не встанет.
Не для раннего снега он чаровал, изверг. Стаю снежную будил. А снег — так, мелочь попутная. Стая — то без снегу невозможна. И будил он нежить лютую вовсе не затем, чтоб она опосля по тварному миру вольно гуляла.
Тот, кто звал снежную стаю, крепко рассчитывал, дозвавшись, ее под свою руку взять.
Ладно. Подосадовала — и будет.
Теперь самое время за разум взяться.
Ноне на гуляньях знакомцев порасспросить. Из тех, что в лес часто хаживают, да из тех, что по соседним селищам не так давно гостили. Места у нас глухие — если где чужак объявился, его всенепременно кто-нибудь, да видел. А если не его самого — то хоть след его.
А я не гордая, мне и следа хватит…
Гудит нарядная толпа — веселится честной люд, приветствуя снежное время. И снежок, летевший с ночи, да так и не утихший к вечеру, ложится пушистыми сугробами.
Поляна, давным-давно облюбованная молодежью для гулянок да посиделок, утоптанная множеством ног до каменной твердости, радостно привечала всех пришедших. Вновь прибывшие спешат поклониться разведенному костру, подношение скромное сделать. Ставят на широкий стол, загодя притащенный из селища четверкой самых крепких парней, кто чем богат — сытный мясной пирог, туесок стоялого меду, круг манящего желтым боком сыра али кувшин летошнего ягодного вина, бросают в очищающее пламя лоскуты ткани, с ношеных одежд срезанные, хитро промеж собой в узлы скрученные — пусть горят вместе с ними накопившиеся за год хворобы да усталости, а новым пусть нонешний снег дорогу заметет, пусть пути-дороги к человечьему жилью не найдут, да так в лесу и останутся! — и торопятся влиться в праздничную суету.
Высоченный костер благосклонно принимает дары, с шумом, с треском шлет в предсумеречное небо искры. Перекликаются веселые голоса, гуляет честной люд, привечает-задабривает грядущую зиму.
— Нет, не видал, — Гнат мотает тяжелой башкой, от него пахнет хмелем, рыбным старостихиным пирогом, здоровым мужским телом, а еще, почти совсем неощутимо, цветочным запахом девичьих притираний. И если причуяться, можно даже разобрать, с которой любушкой охотник миловался, но мое ли то дело?
— Около нашего селища — точно нет, и не ходил никто, кроме гостей вот ваших. — он кивнул на трактирщика с женой, около которого тесным семейным кругом собрались оба старших сына с домочадцами, и непраздная Ельна, средняя невестка, неосознанно и оберегающе прикрывала руками тяжкое чрево, и на мир смотрела счастливо и гордо, и муж ее рядом стоял, верно, и сам не примечая, что старается огородить собой молодую женку, прикрыть собой от всех бед и горестей, что всамделишных, что мнимых…
