Отложив всякие надежды на реальную историю литературы, наш сектор вынужден был вместе с тем в "исторические времена" активно симулировать некую деятельность, заполняя индивидуальные планы сотрудников внутренними рецензиями по заказам руководящих инстанций, реферированием, справками в ЦК, работой над докладами для руководителей института и Союза писателей. Я, например, раскатывал на многие страницы текст для очередного доклада Георгия Маркова на съезде (это была анонимная обязательная работа за зарплату, не имеющая к конформизму прямого отношения, хотя одна альтернатива ей, конечно, была — отказаться ее делать и лишиться зарплаты). Помню, как, встретив в коридоре Святослава Бэлзу, еще не телезвезду и уж тем более не "народного артиста России", а скромного научного сотрудника ИМЛИ, полониста по образованию, я шутливо сообщил ему, что "создаю платформу для Союза писателей". На что Слава с циничной ухмылкой ответствовал: "Ну и что? А я, например, работаю сейчас над платформой для европейской интеллигенции", — из чего можно было сделать вывод, что и зарубежному отделу живется несладко. (В 1973 году нашу дружбу скрепило воровское братство: мы оба оказались соседями по новостройкам в Теплом Стане и, сговорившись, вышли ночью, за два часа до Нового года, практически еще даже не на улицу, а в темный лес, среди которого торчали в грязи фундаменты новых домов, и тайком срубили себе по елке.)
Симулировал научную деятельность наш сектор, симулировало ее и начальство. Щербина строил свои статьи на иноязычных материалах, поставляемых ему институтской группой референтов, и с успехом выдавал себя за полиглота. Я редактировал несколько его статей: он охотно соглашался на любые сокращения и просил лишь об одном — вернуть ему вырезки, чтобы составить из них следующую статью. Писал он невозможными каракулями (прочесть их могла только одна машинистка в Москве), как говорили мне, лежа на полу и заполняя каждую страницу "на полицейской бумаге верже", которой тогда почему-то щедро снабжался институт, не больше чем десятью словами. Однажды мне понадобилась для плановой работы книга Л. Троцкого "Революция и литература", находившаяся в библиотеке, как говорили, под "тремя гайками" (что эти "гайки" значили, я и по сей день не имею понятия). Книгу выдавали только при наличии письменного разрешения заместителя директора института: врага, опаснее Троцкого, убитого Сталиным еще в 1940-м, у советской власти и в 60-е годы не было! Но Щербина мне в этом разрешении отказал ("Зачем вам Троцкий? Вы — молодой человек! Хотите, я вам сам книгу расскажу?").
