Пародоксальным образом дотянулась до Сучкова и история с Синявским, казалось бы, совсем уже канувшая в Лету. Очередная катастрофа в институте разразилась, когда в главе шеститомной "Истории советской многонациональной литературы", посвященной периоду Великой Отечественной войны, в тексте, принадлежавшем ученому секретарю отдела многоопытному В. М. Пискунову, какой-то дока со стороны обнаружил целые страницы, написанные Синявским, и немедленно донес о своем открытии куда следует. История не стоила выеденного яйца: когда-то эту главу Пискунов писал вместе с Синявским, видимо, в два адреса — и для этой "Истории", и для трехтомной русской; потом глава долго валялась в институтских шкафах, трехтомная русская превращалась в четырехтомную; после ареста Синявского Пискунову добавили двух других соавторов. Теперь предстояло вариант этой главы приспособить для истории "многонациональной", а поскольку общий "метатекст" состоял из шаблонных и замыленных характеристик, авторство их уже не имело никакого значения и было трудноустановимым.
Индивидуальностью Синявского тут и не пахло — в институте "Абрам Терц" вынужден был "подхалтуривать", как и все остальные. Но дурацкому сюжету этому был придан шумный политический резонанс, институт опять оказался под обстрелом, опять по нему прокатилась волна партийных собраний, где в президиуме уже сидел не Анисимов, а Сучков, и преуспевающему, импозантному Пискунову, автору ряда книг о социалистическом реализме, директор пригрозил "волчьим билетом", если он не уйдет из института по собственному желанию. "Защищать" его в этой истории при том, что он со всеми сотрудниками отдела находился в хороших отношениях и умело прикрывал на дирекции всяческие "прорехи" в индивидуальных научных отчетах, не было никакой возможности. Однако на его примере я убедился, как сильна была готовность научного коллектива принять участие в травле любого оступившегося человека при первом же сигнале сверху: "Ату его!" Убедился и в другом: известного мужества требовало даже нежелание в этой травле участвовать: на каждом собрании я, уже занимая в отделе к тому времени определенное положение, чувствовал почти физически, как Сучков ждет моего выступления, осуждая меня за то, что я "отмалчиваюсь". "Видимо, у Ковского есть какие-то дружеские обязательства", — хмуро сказал он парторгу института (если это можно назвать дружескими обязательствами, то мы действительно часто возвращались домой после заседаний вместе с Пискуновым и шли по Садовому кольцу от площади Восстания до Театра сатиры). Забавно, что самое простое объяснение моего молчания — нельзя бить лежачего (тем более, что рядом "лежал" и Синявский) — Сучкову в голову не приходило.
