(сти-хо-творр-ным!), который только знала Россия, и к тому же человека не
скептического (а?
не скептического!?), а верующего, обладателя
той бесхитростной и простой веры (нашел какого Горкина!!), которая есть величайший дар Бога на Земле —
и Вы получите представление о Пушкине (здрассыте, свино-пассы-те!)».
Есть мера банальности на свете?
нечуткости?
пустоболтству?
безвкусию?
религиозному кретинству? — Или нет?
Нет.
Вот тебе и: жидок Киря [58] — ум у него гиря,
а сам Зайцев — поехал навестить китайцев... Писали кот да кошка, дурак Ермошка — а остальное он сам, Россия и Славянство.
Нет, кладу перо — merci, merci, merci — если он критик, то я идиёт!
Бунина сравнил он с Бахом!
— ббах!
Почему не с Карабахом?
— трррах!
Уж валял бы одним махом:
С Галилеем, и с монахом...
Или с доктором Подпахом...
Или с доктором Магатом...
Пирогатым, творогатым...
Все равно — уж крыть — так матом!
Быть писателем — так фатом,
Пустозвоном, легкобрехом,
На смех всем клопам и блохам...
Сочинять — так гиперболу,
Издавать — так в «Параболу»,
Гонорар — так дубатолу,
Удивлять — так всю Европу,
Размышлять — так через ж...у! Тррр... (Pardon, merci!)
Простите, пожалуйста. Я конечно понимаю, что этот экспромт «глупее Тургенева» — но видит Бог, он не глупее зайцевской книги-фиги.
А за сим кончаю — зовут к чаю.
Обнимаю Вас от всей души, люблю Вас, горжусь Вами и утешаюсь Вашей дружбой. Ольге Александровне целую ручки. Наталия Николаевна шлет самые дружеские приветы.
Ваш Придворный естетик и критикутик. Мартобря 9. 1935.
Берлин.
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <14.III.1935>
14 III 1935
Boulogne s/Seine
Дорогой, милый-милый Иван Александрович,
Ваше письмо — всегда для меня праздник, редкий праздник! Будто «живой водой» вспрыснет. И целый день ходишь праздничный: в детстве так, когда знаешь, что вечером повезут в театр. Съездил в театр, и опять — дома, скушно, серо, все обыденное... Вот уж два месяца «душа вкушает хладный сон». Пора бы уж и очнуться от этого хлада-глада, навкушалась душа, и зубы скоро начнут стучать, ибо грозит глад. И ничего в волнах не видно. Опять вот «вечерять» собираюсь. Му-тит... непривычен рассовывать билеты. Все кажется — с ручкой хожу. Вот — итоги литерат<урной> деятельности. Да уж что уж... — все там будем, к тому идет. И как на грех — оторопь, боязно сесть писать (когда «надо»). Но мес<яц> не даю в газету. Оторопь... ножками сучу. Другие в таком положении заряжаются, а я — кверху пузом, вкушаю хладный сон. «В закромах ни зерна...» — и двора даже не имеется. Но это все беллетристика. К делу.
