– Пойдём, пойдём к батюшке, – заторопила Иева. – Он всё спрашивал и спрашивал тебя… И сестриц покойных, Ядвигу с Катариной – тоже, – она всхлипнула, смахнула слезу.
В отличие от Иевы, которая совсем не изменилась, Йонас смотрелся седым стариком. Он не смог встать с кресла, только лишь приподнялся слегка, раздвинул губы в слабой, неуверенной улыбке.
– Андрюс, – проговорил, точно не веря себе. – Андрюс, сын…
Андрюс поцеловал холодную, дрожащую руку отца, коротко сообщил ему, что здоров и что беспокоиться и печалиться батюшке больше не следует. Впрочем, Йонас ничего не спрашивал: он всё время улыбался, не отрываясь, провожал взглядом каждое движение сына.
– Ну вот, слава Богу, – шёпотом сказала Иева. – И тебя узнал батюшка, и повеселел. Побудь с ним, братец, я завтрак принесу.
– Подожди! – Андрюс заботливо укутал отца, пообещал сей же миг вернуться и вышел с Иевой из комнаты. Затем, насколько мог ровно и спокойно, спросил о матери.
* * *
Оказалось, после того как он ушёл с Агне-ведьмой, мать кинулась к их знакомому католическому священнику и всё рассказала. Тот же, хотя и высказал сочувствие семье Андрюса, ничем, однако, их не обнадёжил: по его словам, если кто добровольно себя нечистой силе предал, то и всё тут, не будет ему прощения…
С той поры мать почти перестала есть-спать, всё молилась, днями и ночами на коленях стояла. Хотела отмолить сына своего единственного, что от её глупости и недомыслия душу свою погубил. Иева старалась убедить мать, что никто не виноват, что Агне-ведьма сперва обманула её, а затем заставила Андрюса последовать за собою. Но матушка была непреклонна. Она винила во всём себя, а слова священника ещё больше укрепили её в этих мыслях.
– Ох, лучше бы она с ксёндзом не беседовала, – горько говорила Иева. – После встречи с ним сама не своя была, говорила, что собственными руками погубила единственного сына. Она ни ела, ни пила, всё молилась. Обессилела совсем. А в один день упала на пол перед распятием и встать не смогла… Я к ней бросилась, пыталась поднять. А она мне: молись, мол, дочь, когда я уйду, за брата своего молись, а за меня молиться не смей… К вечеру матушке хуже стало; помчалась я за лекарем, привела, да только было уже поздно. Она мне успела сказать: «Андрюс вернётся, знаю, что вернётся. А ксёндзу вы не верьте, Андрюс ни в чём не виноват». А следующим утром Тихон прибежал – и мы с батюшкой поняли, что ты жив! Тихон, он как из ниоткуда, в окошко вскочил да ко мне на руки вспрыгнул, пока я у тела матери молилась. Я смотрю – вот так диво! В зубах у него цепочка, а на ней камень такой, на твой похож, только поменьше, – Иева почти рассмеялась сквозь слёзы. – Я и поняла, что это ты весточку прислал. Вот только матушка не дождалась… – Она опустила голову.
