Он обиженно засопел.
— Еще не родился тот кабан, который мог бы меня убить.
Я высвободила руку из захвата и обеими ладонями пригладила его взмокшие от пота светлые волосы. Посмотрела укоризненно в зеленоватые глаза.
— Хорошо, что твоя бедная мать тебя не слышит. Только и знаешь, что бахвалиться… И не смей больше в лес ходить, пока я не позволю. Слышишь?
Он кивнул, глядя мне в глаза, словно побитый пес. Я не удержалась и поцеловала его в лоб, будто и вправду была ему мамочкой.
— Заживет, — шепнула я, тут же устыдившись своего поступка. — А теперь спи, горемыка.
Энги послушно закрыл глаза, а я закончила стирку, убрала бадью и уселась на своей лежанке у свечи — дошивать его новую рубаху.
Ночью я спала плохо, слушая сквозь дрему хриплые стоны Энги и время от времени подходя к нему трогать лоб. Лихорадка началась лишь к утру, но не слишком жестокая. Стараясь его не разбудить, я внимательно осмотрела рану: она вспухла и покраснела не больше, чем обычно в таких случаях. Но я все еще тревожилась за него: зараза порою распространяется медленно.
Поставив завариваться целебный отвар от лихорадки, я тем временем заново смазала рубец. Лишь закончив, увидела, что Энги проснулся и смотрит на меня, полуприкрыв глаза ресницами.
— Опять не даю тебе покоя, — виновато пробормотал он, встретившись со мной взглядом.
Я ласково коснулась пальцами его щеки.
— Ты ведь старался ради меня. Сильно болит?
— Совсем не болит, — улыбнулся он и приподнялся на локтях. — Накормишь?
Мое застывшее в тревоге сердце немного оттаяло: раз ему хочется есть, значит, не так уж все плохо. Заставив его выпить отвар, я наскоро состряпала яичницу с кабаньими шкварками и поставила перед ним. Сама села напротив, подперев ладонями щеки: сегодня наступил день, когда я должна разрезать живот старику Гиллю, и мой очищающий пост все еще не был закончен.
— Что не ешь? — осведомился он.
— Не хочу. — Подумав, добавила: — Сегодня мне придется уйти в деревню.
— К Гиллю? — догадался он.
Я кивнула.
— Я с тобой.
— Вот еще, — фыркнула я возмущенно. — Тебе еще седмицу надо в постели лежать.
Энги хитровато прищурился и ухмыльнулся, словно хотел сказать что-то едкое, да передумал.
— Успею належаться.
— Я тебя в доме запру, на засов.
— Не посмеешь, — он снова ухмыльнулся. — Как же я по нужде ходить буду?
Я сердито нахмурилась.
— Ладно, ладно, считай, что уговорила, — как-то слишком легко сдался он и подмигнул мне с той же хитринкой в глазах.
— Вот и славно, — похвалила я. — А теперь не мешай: я выйду во двор помолиться.
