Но тяжелее всего на душе было оттого, что он молчал днями напролет. О чем бы я ни пыталась заговорить с ним — он отворачивался и неподвижно смотрел в стену. В конце концов я сдавалась и садилась рядом, бралась за шитье или вышивку и просто пела песню за песней, чтобы не тронуться умом от гнетущей тишины.
И все же, мало-помалу, он начал вставать. Вначале, опираясь на плечо Ираха или одного из работников трактира выходил, чтобы справить нужду; но час от часу я с замирающим от затаенной радости сердцем наблюдала, как он поднимается, чтобы сделать несколько шагов к окну и вдохнуть свежего зимнего воздуха. Истерзанная, стянутая швами спина мешала ему свободно двигаться, и еще через несколько дней я извела целое утро на то, чтобы выдернуть из рубцов вросшие шелковые нити, слушая глухие ругательства Энги. После этого Ирах отпустил нас домой.
Я втайне надеялась, что стены родного дома вернут Энги волю к жизни, но вскоре стало ясно, что надежды мои пошли прахом: тоска глодала его пуще прежнего. В первый же день после возвращения я настойчиво попыталась покормить его овощной похлебкой. После долгих увещеваний он съел несколько ложек, а затем вновь завалился вниз животом на лежанку и отвернулся к стене. Казалось, он совсем потерял интерес к происходящему вокруг и своему выздоровлению. Ухаживать за ним в таком состоянии и впрямь было непросто. Как могла, я обтирала влажными полотенцами его тело, мыла и расчесывала волосы, помогала ему одеваться и обуваться, чтобы вывести по нужде. К счастью, время от времени нас навещали Ирах с Хаконом, выпроваживали меня во двор и как следует мыли и брили упрямца, чтобы заживо мхом не порос.
Несмотря на душевное уныние, телом Энги все же пошел на поправку: лихорадка больше не возвращалась, воспаление понемногу сходило, а затягивающиеся рубцы кровили все меньше. У меня же, как и в былые времена, появились привычные заботы: похоже, деревенский люд позабыл об ужасном несчастье с Гиллем, поскольку то и дело меня снова стали звать на помощь. У кого принимала роды, кому лечила ожог после падения спьяну в камин, кому зашивала ногу, распоротую ненароком о ржавую косу. Муж ткачихи с хмельных глаз полез на чердак и свалился с лестницы; пришлось вправлять сломанные кости и затягивать ногу в лубки, за что мне перепал добрый отрез тонкого, чисто выбеленного полотна. Когда сынишке пекаря пришлось промывать нутро после того, как тот тайком проник в кладовую и до колик в животе объелся сахаром, провертев в мешке дырку, меня в благодарность угостили восхитительными свежевыпеченными булочками. Я как на крыльях неслась домой сквозь сугробы, оберегая свой благоухающий дар, и от всей души надеялась, что такой чудесный подарок соблазнит моего угрюмого жениха угоститься лакомством и вызовет долгожданную улыбку, но… меня, как всегда, встретило неподвижно лежащее на постели тело, повернутое ко мне затылком. На столе сиротливо грустила нетронутая миска грибной похлебки, которую я перед уходом согрела и накрыла льняной вышитой салфеткой.
