Поставив ногу в черном сапоге на дедову постель, над Соломиным нависает Кармен. Как черно-красная туча. В правой руке ее - пистолет. Рука дрожит от напряжения.
- Ты хочешь убить меня, деточка? - слышу я спокойный старческий голос, и наконец срываюсь с места.
- Не смей! - кричу на бегу и напираю плечом на сдвигающуюся стену. Маньячка! - И со всего размаха бью ее по лицу ладонью.
Анна боком падает на пол и переворачивается на спину. Я хватаю ее за ноги и выволакиваю из спальни. Красный свитер задирается, обнажая упругий смуглый живот.
- Пусти! - она дергает ногами и цепляется руками за палас.
- Дай сюда пушку!
- На! - взвизгивает Кармен и бросает пистолет куда-то в угол.
- Дура! - вздыхаю я, подняв оружие, и в изнеможении падаю в кресло.
Кармен продолжает лежать на полу, широко раскинув руки от внезапно нахлынувшего бессилия. Ноги ее вытянуты в струнку. Лицо обращено к потолку. Она похожа на крест.
- Человеку моего положения, - ворчит в спальне дед, - неприлично помирать в постели. Желательно - на боевом посту.
Я вижу, как он спускает с кровати на коврик сухонькие белые ноги и натягивает носки. Он крепит их подтяжечками с резинками, чтоб не морщились, и медленно поднимает свое дряхлое тело во весь рост.
- Некрасиво кончать жизнь в одном исподнем, - бормочет старик и надевает брюки.
Анна недвижно лежит на полу как распятие, и грудкее высоко вздымается.
Я наливаю себе полстакана водки и выпиваю залпом. В голове начинает звенеть, и последняя фраза выходящего из спальни Соломина тонет в гуле колоколов моей контузии. Только по его жестам, спустя какое-то время я начинаю понимать, что он тоже хочет выпить и просит меня налить. Движения мои заторможены, сознание тоже.
Дед опустошает полную рюмку и опускается в кресло. Он в рубашке, перетянутой подтяжками, но без галстука.
- ...Знаете, неприятно, когда на тебя мертвого кто-то потом вынужден портки натягивать, - доходит наконец до меня его тихая безмятежная речь: Есть один анекдот про цензора. Встречаются спустя много лет два бывших одноклассника.
"Пойдем, покажу, где я работаю", - приглашает один. Пошли. И приходят в Главлит.
"Ты что, цензор?" - удивляется приятель. "Да". - "А почему у тебя на стене портрет Пушкина, а не Ленина?" - "Пушкин - наш человек, - отвечает цензор. - У него есть строка, ставшая нашим девизом. Не помнишь разве? "Души (и цензор сжимает кулак на воображаемом горле) прекрасные порывы!".
- Это вы к чему, Виктор Алексеевич?
