Хартман отступил к тротуару, но Уэст двинулся на него, как грозовая туча.
– Не смей называть себя моим соотечественником, – прорычал он, – и художником не смей! Художники не лезут служить в национальную гвардию, там только и делают, что жрут, как крысы, народные припасы. Вот что я тебе скажу, – продолжал он, понизив голос, и от этого Хартман вздрогнул, как ужаленный. – Держись подальше от этой эльзасской кормушки и от самодовольных воров, которые там водятся. Не то… Ты же знаешь, что они могут сделать с неблагонадежными.
– Ты лжешь, собака! – завизжал Хартман и швырнул бутылку прямо в лицо Уэсту. Тот схватил его за горло и прижав к стене, злобно встряхнул.
– А теперь слушай меня! – пробормотал он сквозь стиснутые зубы. – Уж будь уверен, ты у нас неблагонадежный. Я поклянусь, что ты подался в шпионы. Это не мое дело, выискивать таких паразитов, я тебя не осуждаю, но послушай меня хорошенько! Ты не нравишься Колетте. Я тебя терпеть не могу и если еще раз встречу на этой улице, тебе не поздоровится. Убирайся, мерзкий пруссак!
Хартману удалось вытащить нож из кармана, но Уэст вырвал его и забросил в канаву. Уличный мальчишка, увидев это, разразился громким смехом, который резко прозвучал на пустынной улице. Повсюду начали подниматься ставни, из окон высовывались изможденные люди, желающие знать, почему в голодающем городе смеются.
– Мы победили? – пробормотал один из них.
– Смотри! – воскликнул Уэст, когда Хартман поднялся с тротуара. – Смотри, ты, жмот! Хорошенько запомни эти лица!
Хартман бросил на него ненавидящий взгляд и ушел, не сказав ни слова. Из-за угла внезапно появился Трент, он с любопытством посмотрел на Уэста, который просто кивнул в сторону своей двери и сказал:
– Входи, Феллоуби наверху.
* * *
– Зачем тебе нож? – спросил Феллоуби, когда они с Трентом вошли в студию.
Уэст все еще сжимал его пораненной рукой. Он сказал:
– Случайно порезался, – забросил нож в угол и смыл с пальцев кровь.
Феллоуби, толстый и ленивый, молча наблюдал, но Трент, догадываясь, как все обернулось, с улыбкой подошел к нему.
– Нам нужно кое-что обмусолить! – сказал он.
– Так давай это сюда поскорее, я проголодался, – ответил Феллоуби с шутливым пылом. Трент не поддержал тона и велел слушать.
– Сколько я заплатил тебе неделю назад?
– Триста восемьдесят франков, – ответил тот, скорчив гримасу раскаяния.
– И где они?
Феллоуби начал путаться в объяснениях, но был прерван Трентом.
– Я знаю, что ты все спустил на ветер, ты всегда так делаешь. Мне безразлично, как ты там жил до осады. Я знаю, что ты богат и имеешь право распоряжаться деньгами по своему усмотрению. Я также знаю, что это, в сущности, меня не касается. Но покуда я тебя ссужаю, это мое дело. Я буду давать тебе деньги, пока у тебя не появятся свои, а они у тебя не появятся, пока так или иначе не окончится осада. Я готов делиться тем, что у меня есть, но не желаю видеть, как ты все спускаешь в канаву. О да, я знаю, что ты все мне возместишь, но дело не в этом. Во всяком случае, старина, я высказываю свое мнение как друг. Тебе не станет хуже, если ты воздержишься от плотских удовольствий. Своим упитанным видом ты определенно вызываешь недоумение в этом проклятом городе голодных скелетов!
