Боров сказал:
– На этой проклятой улице Четырех ветров дуют все злые ветры.
Скульптор был смущен, но, выходя из лавки, сказал мне:
– Мсье, я уверен, что она так же порядочна, как и красива.
Кошка закончила умываться, мягко спрыгнула на пол, подошла к двери и принюхалась. Он опустился на колени рядом с ней, расстегнул подвязку и подержал ее в руках.
– На серебряной застежке под пряжкой выгравированы слова. Красивые. «Сильвия Эльвен». Сильвия – женское имя. Эльвен – название города. В Париже, в этом квартале улицы Четырех ветров, имена меняют по прихоти моды и в зависимости от времен года. Город Эльвен я знаю, потому что там встретился с судьбой лицом к лицу, и она была безжалостна. Но знаешь ли ты, что у судьбы в Эльвене было имя, и звали ее Сильвия?
Он вернул подвязку на место, и встал над кошкой, присевшей у закрытой двери.
– Слово «Эльвен» чарует меня. Оно напоминает о лугах и чистых реках. Слово Сильвия тревожит, как запах мертвых цветов.
Кошка мяукнула.
– Да, да, – сказал он успокаивающе, – я отпущу тебя. Ведь твоя Сильвия – не моя. Мир велик, Эльвин – место не такое уж неизвестное. И все же в тесноте и грязи бедного Парижа, среди печальных теней этого ветхого дома мне приятно слышать ее имя.
Он поднял кошку на руки и понес по тихому коридору к лестнице. Пять пролетов вниз, в залитый лунным светом двор, мимо берлоги скульптора, потом через ворота северного крыла, вверх по изъеденной древоточцами лестнице, пока не добрался до закрытой двери. Пришлось долго стучать, прежде чем что-то шевельнулось в комнате, и дверь сама открылась. Как только он переступил порог, кошка выпрыгнула у него из рук и метнулась в тень. Он прислушался, но ничего не услышал. Тишина была гнетущей, и тогда он чиркнул спичкой. Прямо под локтем у него оказался стол, а на столе – свеча в позолоченном подсвечнике. Он зажег ее и огляделся. Комната была огромной, вышитые занавеси прогибались под собственной тяжестью. Над камином виднелась резная полка, посеревшая от пепла погасших костров. В нише окна стояла кровать, мягкое и тонкое, словно кружево, покрывало свисало на полированный пол. Он поднял свечу над головой. У ног его лежал носовой платок. Слегка надушенный. Он повернулся к окну. Перед ним стояло канапе с наброшенным шелковым платьем, ворохом белых и тонких, как паутина, кружев, длинных смятых перчаток, на палу валялись чулки, остроносые башмаки и розовая шелковая подвязка, украшенная прихотливыми цветами и серебряной застежкой. Удивленный, он шагнул вперед и отдернул тяжелые шторы. На мгновение свеча вспыхнула в его руке, и глаза встретились с другими глазами, широко открытыми, улыбающимися, а пламя свечи осветило волосы, тяжелые, как золото.
