Сигаретного пепла следы на измятой записке.
Разгорается где-то огонь или гаснет свеча,
Стоит только начать — и далекое кажется близким,
Обжигает и режет ладонь — стоит только начать.
На бумаге — слова, а в словах просыпаются тени,
Наползают на стены и мелко дрожат на ветру.
Поутру на обоях найдут черных шрамов плетенье
И записку измятую рядом найдут поутру.
В ней про что-то такое, про что не споешь и не скажешь,
Не прочтешь: неразборчивый почерк, читай — не читай.
Край листа — это край, серый пепел и черная сажа.
Как его не сминай в кулаке, край листа — это край.
А за ним — человек.
И еще человек.
Ан, цвай, драй…
Мы сегодня будем пить до зари.
Говорить — и до краев наливать…
Нам сегодня провожать корабли.
Те, которых не смогли мы создать.
Им не гнить в земле, в воде не тонуть
И в огне не погибать в облаках.
Не найти их чертежей… Но плеснуть
За окно вина подскажет рука:
Пусть не вспыхнет ни звезда, ни свеча,
И сугроб не прорастет трын-травой —
Те, кто должен корабли был встречать,
Нас услышат. И нальют по второй.
Мы сегодня будем пить до утра.
До гудков заводов, гула машин —
Мы сегодня провожаем вчера
И поэтому не можем спешить.
Пусть прохожие бранят гололед,
Торопясь, но не надеясь успеть —
День сегодняшний получит свое
Став прошедшим и непрошеным впредь.
Мы нальем еще и выплеснем вон:
Градус тот же, что портвейн, что мороз.
Нам весну сегодня звать не резон,
Мы с зимой идем сегодня вразнос.
Мы сегодня будем пить дотемна,
Пить до рвоты, до зеленых соплей.
Будет пепел снегом падать в стакан.
Будет снег кружить вокруг фонарей.
Будет кто-то говорить: «Дурачье!
Наше время! Что мы делаем с ним?!»
