Чаще всего это какая-нибудь сельская или поселковая школа или сельсовет. Там после боев и обстрелов выбиты стекла во многих окнах, все испоганено, раздолбано, стены снаружи в отметинах пуль и осколков, а внутри грязные, сырые. В общем, ужас!
На работу наваливаются все. Кто-то занимается забиванием и утеплением окон, кто-то печами, которые дымят поначалу потому, что их долго не топили. Санитары белят стены, я им помогаю, а потом везде-везде моются полы.
Сколько я этих полов перемыла — и сказать трудно! Я ведь до этого их никогда в жизни не мыла. Так, протирала иногда, а все мама делала, да и комнатки у нас маленькие были. А тут такие площади!
Первый раз помыла несколько классов, распрямилась, спину потираю — ну, думаю, все, справилась!
Пришел молоденький доктор Коля, увидел — разводы от побелки на полах остались:
— Ну кто ж так моет! — возмутился и заставил перемывать.
До слез обидно стало, я ведь очень собой была довольна. Но ничего не поделаешь, не спорить же со старшим по званию.
Наконец в помещениях тепло, чисто, стены подсыхают, и теперь главная работа — обустроить операционную. Это дело докторов. Раскладывают стол, инструментарий.
Мы же в классах стелим по периметру солому, которую ездовой где-то в полях надыбал и привез на санях чуть ли не целый стог. Потом солому аккуратно покрываем брезентом — вот на эту постель мы и будем класть раненых. Сколько их будет, никогда не известно, но всегда готовится место с запасом.
Иногда бывает все пространство заполнено. Лежат рядком в шинельках, и редко кто стонет, больше молчком, даже разговаривают мало, дремлют, отдыхают.
Ну, у нас они долго не задерживались. Перевяжем получше, покормим тем, что ездовой из медсанбата привез: это чаще всего пшенная каша, “блондинка”, как ее всю войну называли, и чаек горячий с кусочком сахара и с черным хлебом. Хлеб привозили замерзший, и мы оттаивали его на печи.
Помню, как я первый раз сопровождала машину с ранеными в эвакогоспиталь в Старый Оскол. Человека три тяжелых лежали в кузове, остальные пристроились сидеть кто как мог.
Я тоже в кузове, как полагается. Санитарная сумка со мной. Вдруг кровить кто-нибудь начнет — я тут как тут.
Час мы ехали по разбитым дорогам. И как тряхнет на колдобине — раненые охают, а я шоферу по крыше кабины изо всех сил стучу: полегче, осторожнее! Так жалко мне солдатиков было, будто сама эту боль терпела.
А раненые меня успокаивают, посмеиваются: “Не переживай, сестрица! Доедем!”
