Вронко — конь княжеский, к тому, чтобы быть в голове войска приученный, и потому один из первых к воде соскакнул. Повезло — бережок оказался не так крут, как виделся издали. Если не по прямой спускаться — и спешиваться не придётся. Вот и спустились вниз на конях я да десяток моих братьев. И тут же, как оказались в глинистой трещине земной, словно в чаше, окатило смрадом. Будто тьма болот объяла со всех сторон. Гадкая, зловонная. Хлюпая копытами по жиже, почти проваливаясь, Вронко подступил к воде. Потянулся и зафыркал тут же, замотал башкой, захрапел, сдавая назад. И другие лошади так же. Но тут уж и мы поняли…
По реке несло трупы.
Бледные, раздетые. Мужчины и женщины. Старые и малые. И вода отдавала краснотой с омытых тел. Кровью человеческой.
Медленно тащила их река, словно надорвавшись горем, уставшая скорбеть. Медленно вращала в волнах, прокатывая по мелководью. Поворачивала к солнышку то боком, то спиной, то пустыми незрячими глазами и распахнутыми ртами. Перемалывала безвольные руки-ноги на камнях отмели. Сводила и растаскивала когда-то родных и далёких, друзей и неблагожелателей, соседей одного городка, столько раз сталкивающихся плечами на осенних ярмарках…
Вронко заржал, сдавая назад. И я слепо повела поводьями, останавливая и успокаивая. Словно сквозь вату воспринимая мир, не успевая испугаться увиденному, будто разом провалилась под лёд зимнего озера. Провалилась и не поняла, что случилось. Руки и ноги стали, словно мешки, тряпками набитые. Будто соломенная баба, пугало огородное стала! Посмотрела на свои пальцы — а они белые, до ломоты стиснутые, как коряжки древесные, и не слушаются. А я на них смотрю — чтобы глаз не поднимать. На реку не смотреть.
— Ворончиха! — громким шёпотом сквозь зубы окликнул брат справа.
И я пересилила себя. Глянула.
На другом берегу стояли они. Тёмные, сильные. Сытые и довольные. В меховых шапках, в кожаных рубахах, с оружием у сёдел на игривых конях. Широкие рожи расплывались в жёлтых ухмылках. Весело переговаривались, весело поигрывали рукоятями ножей и сабель. А у меня в голове снова бесновался туман. Такой туманище, что себя не видно. Жар в голове разлился, тукающее сердце в виски забилось.
Я с Вронко спустилась. Стопы в жижу вошли, словно в перинку наступила. Так мягко и зазывно. Тут же ноги загудели, икры задрожали и остро заныли колени. Но встала рядом с конём, молча глянула на тот берег, через реку, через белые тела, и потянула с головы шапку. Как стащила — косы рухнули на грудь, и голове легче стало, прохладнее. Только туманище не прошёл.
