— А где Миша?
А я такой:
— Да я за Мишу.
А она на меня так как-то посмотрела, будто ей голову отшибло, и она не помнит, что может в любой момент меня на вязку определить, проколоть там чем-нибудь веселым (или грустным), ну понятно, да?
Она посмотрела на меня так, словно я могу с ней сделать что угодно, и это так было, блин, сладко. С обреченной девчачьей печалью, во прикол!
— Ладно, — сказал я. — Не боись, классно будет.
И она могла бы сказать, что бояться стоит мне, но как-то, то ли от неожиданности, то ли по женским своим причинам, не сказала.
Я про язык-то Михе почему говорил? Как-то раз мы с Веркой хорошо так потрахались, с огоньком, ей там все понравилось, она закончила и лежала такая, звездой морской, царицей, а мне так стало любопытно ее потрогать, пощипать.
Девчонки — это же интересно, как они пахнут, какие на вкус, вот это все. Дошел дотуда, ноги ей раздвинул, лежу между ними, как студент, значит, гинеколог, рассматриваю, как у нее все устроено. Красиво, на мой вкус, ракушечно так, моллюсково, но красиво. Все там у нее розово блестело, пахло не то чтобы приятно, а притягательно все равно. Как бы это объяснить — от того, как она там пахла, сразу мне ее хотелось. Это что-то на подкорке у человека, в самых дальних частях мозга.
Я ее попробовал на вкус из любопытства просто, Верка сначала смутилась неожиданно, пришлось ее за бедра подержать, а потом ей так понравилось, и она извивалась, кричала радостно как-то. И мне понравилось, потому что после этого драть ее — просто счастье было. Я ее попробовал, и вот она моя — круто вышло, честное слово.
Я даже и не знал, делают так люди вообще или нет, принято ли такое в приличном, так сказать, обществе, но так меня оно прикалывало, я хорошо чувствовал свою звериную часть, которая на нее так реагирует, на вкус ее, на запах.
Короче, как-то я в этом напрактиковался, что совсем не чувствовал себя робким. И Светку-медсестру я на стол усадил, и она поддалась, и я такой:
— Не дергайся только.
И она кивнула. Это такой прикол, на самом деле, она на меня почему-то с доверием посмотрела. А я встал на колени и стянул с нее трусы.
Работал я долго, а она сидела и зажимала себе рот рукой. Светка-медсестра была мягкая и чистая, вообще атас и прелесть, и смешно пищала, когда я впихивал в нее язык. Конечно, мне своего тоже хотелось, и, когда она закончила, отстранила меня как-то, на плечи надавив, я стащил ее со стола, и под столом у нас все случилось быстро и суматошно, пока она не пришла в себя, и после этого уже никак ее было не назвать Светланой Алексеевной.
