Ручка легко поддалась. Мягко нажала — меня пустили. Войти сюда — не проблема, впускают действительно всех. Вопрос лишь в плате за выход: часто её просто нет, а раз нет платы, то и не выпустят.
Всё ещё не могу понять, кому понадобилось поднимать занавес. Кто мог настолько устать от жизни на Земле, что захотел сюда? И ладно бы сам, других зачем звать? Самое забавное — внешне ничего не изменится. Едва ли кто-то что-то заметит. Просто мир станет чуточку мрачнее, а внутренние страхи станут реальными. Мог с ними бороться в голове — сможешь совладать и впредь. А нет — так и твои проблемы, останется лишь посочувствовать. В борьбе со зверем внутри побеждаешь либо ты, либо твои иллюзии. Даёшь им волю — попадаешь сюда. Всё останется на своих местах, да видеться будет иное.
Я прошла внутрь, в главном холле — небольшое помещение с портретами прошлых надзирателей, высокий регистрационный столик с журналом имён заключённых, койка для отдыха посетителей. Так странно: пекло должно вселять страх. Но едва ли можно думать о таком месте всерьёз. Говоря про ад, грех не пошутить, да и вообще, находясь здесь, грех — не согрешить. Только смех здесь такой, что сквозь слёзы. Оно и понятно, доля самоиронии с мыслями о грядущем.
В регистратуре сидела старуха в строгой зелёной форме, читала газету. Седая, лица не видно, погружена в сводку последних новостей.
Я подошла к ней, тактично кашлянула.
Та не обратила на меня ни малейшего внимания.
Я пожала плечами, сама взяла журнал заключённых.
Надзирательница замерла, отложила чтиво, смерила меня тяжёлым презрительным взглядом. Лучше бы я не видела её лица. Дело не в морщинах и не в очках, и даже не в маленьких въедливых чёрных глазах. Вся беда в восковой маске, которая отслаивалась от давно пожелтевшего черепа. Наверное, это неправильно, и нужно принимать людей, какими они есть, но всё же в аду все так стремятся походить на живых, что невольно смущаешься, когда вспоминаешь, что все здешние — мёртвые.
— У вас лицо отслаивается, — спокойно заметила я, уловив её невысказанный вопрос.
— Моё лицо, где хочу, там и теряю, — бегло бросила та. — Чего тебе? Вроде не наша. Как попала сюда? Документы есть?
Я протянула ей удостоверение.
— А, из канцелярии, — бабка хмыкнула, осмотрев бумаги. — То-то думаю, наглая такая. Ну, проходите, инспектор, коли не шутите. Вам к кому?
— Молохов Дмитрий Арсеньевич, он к вам недавно попал.
Надзирательница покачала головой, из-за чего маска отслоилась ещё больше. Чертыхнулась, ловко нырнула под стол, достала тюбик клея, аккуратно смазала череп, поправила лицо. Теперь — совсем как живая.
