На тихих улицах пыльного города темно, неуютно, но это немудрено: он не рад чужакам.
Ад принимает лишь тех, кто хочет в остаться в нём.
Сейчас вокруг ни души. Даже детского смеха не слышно, только мерный стук колёс поезда: ладья покидает гавань, и мне сейчас не туда.
Спускаюсь вниз вдоль череды разбитых фонарей: чёртовы охотники везде успели. Невдомёк им, что сердца хранятся в подсвечниках. И они-то называют себя спасителями. Вандалы сплошные. Только и знают, что крушить всё да ломать. Но это их дело, их тоже можно понять. Чем занимались при жизни, тем посмертно красны.
Полночь, звон монастырских колоколов. Даже в Аду есть церковь, и это правильно: где ещё спасать души, как ни здесь.
А где церковь — там и тюрьма: моя остановка.
Вот она, большая, с длинным забором колючей проволоки и пустыми башнями, лишёнными часовых. Нет в них нужды, некому бежать: кто попался, тому попросту нет возврата.
Высокие жёлтые стены с решётчатыми окнами, из которых весь окружающий мир выглядит как глупая игра в крестики-нолики, где крестик — это колотая рана, а нолик — след огнестрела.
Стою перед главными воротами, они закрыты, хочу курить. Спешно смотрю на часы: ещё есть время. Оно всегда есть, мёртвым не до спешки, а заключённым — тем более: их срок — вся вечность, до срока и не уйдут.
Поговаривают, раньше эта тюрьма служила концлагерем, и нравы в ней сохранились от прежних хозяев. Даже сейчас над её крышей витает чёрное облако дыма: газовая камера как билет в карцер чистилища, где лежать всем не тесно. Заупокойной здесь звучит фуга, слышится шёпот забытых голосов, задающий ей ритм. Жуткое место. Тихое такое снаружи — а как представить, что творится за грядой стен… Тут я поёжилась.
Мы работаем на упреждение, а не на расхлёбывание результатов. Какой смысл искать убийцу, если есть возможность сорвать преступление.
Ад просачивается в сознание людей, и наше дело — его оттуда искоренять, капля за каплей, грех за грехом.
Здесь, в тюрьме, согласно докладу старшей сестры, находится сосредоточие гнева. Его-то мне и нужно найти.
Я затушила сигарету о бочок урны, выкинула окурок. Не люблю мусорить, не хочу, даже здесь. Ад и без того гадкое место, чтоб гадить в нём ещё больше. Возможно, будь он чище, здесь было бы поприятней. Сейчас проверять уже поздно.
А ещё удобно быть бесплотной. Стоит коснуться любой поверхности — и всё, я по ту сторону. Теперь — найти главный вход.
Он явился мне сам собою. Две машины вдоль стен, большой центральный въезд и громоздкая дверь ещё советских времён. Над ней вывеска: «Наши двери открыты для всех».
