— Снимайте! Судите! Ничего я не брал, ничего не знаю!
Павел поднялся.
— Куда?
Но тот как будто не слышал и только у дверей повернулся, произнес с угрозой:
— Смотри, Маркелыч, не хватай — руки обожжешь!
Минут через пятнадцать тихо открылась дверь. Вошел бочком Никодим Аксенович, остановился у порога.
— Маркелыч! — сухо произнес он, — Ты брось приставать к Павлу.
— Снюхались, подлецы! Я вас…
— Не пугай, не страшно! Судом стращаешь! Нам не высоко падать, а тебе из партии, с председателей да под суд — высоконько, вдребезги расшибешься.
Никодим Аксенович шагнул ближе.
— По добру-то решить лучше. Пашка-то у нас в ежовых рукавицах. Не отбрыкивайся, а пойми: подле нас тебе выгоднее. Не обделим.
У Чупрова похолодели руки. Его подкупали! Его, Ивана Чупрова!
Он вскочил, через стол схватил Никодима Аксеновича за грудь, протащив животом по чернильному прибору, легко притянул к себе.
— Задушу стервеца!
Они смотрели друг другу в лицо, оба бледные — один от испуга, другой от обиды, гнева, унижения.
— Святое бы дело, да руки пачкать… — Чупров с омерзением оттолкнул от себя старика.
— Жди, гад, гостей! Себя не пожалею, а тебя припеку! Все расскажу. Хватит!
Он вышел, хлопнув дверью.
Никодим Аксенович, помятый, все еще бледный, торопливо оправил на себе пиджачок.
Чупров размашисто шагал к конюшне.
Сейчас он поедет в райком, все расскажет. Начистоту! Прямо первому секретарю! «Так и так, Борис Степанович. Я, быть может, и сам некрасиво поступал, но для колхоза старался. А вокруг меня повылезли поганки. Ступить не дают, душат, тянут к воровству». Признаться, а там пусть казнят или милуют. Он все примет.
Ему показалось, что дежурный конюх слишком медленно запрягает лошадь, он отстранил его: «Копаешься». Сам накинул хомут, затянул супонь. Лошадь шла от деревни лениво. Чупров сидел в санях и горбился от тяжелых мыслей.
Каким он был раньше! Ругали его, сплетни пускали, на собраниях кричали против — и ничто не пугало, знал твердо: все эти сплетни, вся эта брань — что дорожная грязь на сапогах: пока свежа — держится, подсохнет — сама отпадет; лучшие колхозники всегда поддержат. А последнее время стал бояться брошенного случайно косого взгляда. Совесть нечиста.
Он встряхнулся, начал подхлестывать лошадь. «Скорей бы приехать, назад пути нет! Разорву веревочку! Может, с кровью рвать придется, но все одно: Жалеть нечего. Даже семья развалилась. Дочь ушла из дому. И правильно сделала. Не ушла бы — ее бы запачкал. Стали бы говорить о Райке: «У нее отец — вор». Признаться! Очистить душу!».
