«Значит, не было между нами полной откровенности, — раздумывал Иоахим, — хотя я это и внушал себе. Конечно, я люблю ее, и мы могли бы чудесно жить. Я бы снова устроился на работу. Возможно, Бухвальд уже платит, у нас был бы покой и достаток. Но тогда мне пришлось бы рассказать ей все, объяснить, что стояло между нами, раскрыть эту проклятую тайну. Ведь не остался же я у нее, только чтобы скрыться, вовсе нет. Для этого были другие причины, конечно же другие… И она это тоже знает».
При мысли об Урсуле у него потеплело на сердце. Урсула! Она была для него символом новой жизни и забвения… И он решил завтра же готовиться к отъезду.
Он продаст отрез, оставит себе на самое необходимое, а большую часть денег отдаст матери. Завтра же сходит к доктору Фишеру, бывшему городскому советнику по строительству. Говорят, он покупает все, что попадется под руку, — вкладывает деньги.
Но на следующий день все сложилось совсем иначе. Как раз когда он в кухне доедал мучной суп, раздался звонок. Мать открыла дверь, и он услышал мужские голоса. Не успел Иоахим встать, как в кухню уже вошли двое мужчин, один в форме железнодорожника, другой в обычном плаще. У обоих были серьезные лица, и по их смущенным взглядам Иоахим почувствовал, что им не по себе. На лице матери было написано смятение.
Человек в форме коротко спросил:
— Вашего мужа нет дома?
— Отец болен, — пробурчал Иоахим и вышел из-за стола.
Холодный тон, каким этот железнодорожник обратился к матери, оскорбил его.
Тут в разговор вмешался человек в плаще:
— Не имеет значения. Мы можем все уладить и здесь.
И он оглянулся, поискав глазами, на что присесть. Иоахим резко спросил:
— В чем, собственно, дело?
Но прежде чем незнакомцы успели ответить, мать, заикаясь, проговорила:
— Нет… нет… входите.
Она засеменила по коридору, мужчины неохотно последовали за ней. Шествие замыкал Иоахим.
Отец, как всегда, сидел в кресле. Он даже не сделал попытки подняться. На лице его нельзя было прочесть ни удивления, ни страха.
— Я так и знал, что в один прекрасный день вы придете, Густав, — сказал он с неестественным спокойствием.
Железнодорожник ответил:
— Не мы виноваты в том, что довелось встретиться при таких обстоятельствах.
Отец устало отмахнулся, на щеках его горели яркие лихорадочные пятна, он явно избегал взгляда железнодорожника. Но тот протянул ему сложенную бумажку, откашлялся и сказал, понизив голос:
— Очень сожалею, но так решил производственный совет.
