Матвей машинально кивнул, и в следующий миг ощути, как чужие пальцы впились в его свободную руку – грубо, бесцеремонно. В ладони зашуршал клочок бумаги. Когда опомниться, кавказец уже протискивался дальше, теряясь среди рабочих. Матвей хотел окликнуть его, но тот уже скрылся из виду. Бумажка белела в руке недоумевающим огрызком.
– Ну вот, уходят, – печально произнесла Тамара. – Неужто дождь напугал?
– А ты стой, мокни под отравой, – усмехнулся рабочий, который спорил с женщинами. – Люди вон умные домой пошли.
– Пойду-ка и я, – заявила одна из работниц сборочного. – Домой надоть, нечего тут торчать. Всё равно день не оплотют.
– Да, срать на нас господа хотели, – махнула рукой другая. – Сидят вон из окошка поглядывают, посмеиваются. Нечего и нам тут толочься попусту.
Были и такие, кто домой не пошёл, но разбрёлся по цехам, не желая мокнуть на улице, однако, значительная часть рабочих осталась возле заводоуправления: люди полнились решимостью получить своё, не смотря ни на какие преграды. А дождь падал холодными каплями на потемневший от влаги асфальт, серый мир стал ещё серее, кисейная пелена затянула всё вокруг.
– Может, в цех? – спросил Матвей Тамару.
– Ну уж нет. Коли все разойдёмся, кто останется? Пролетарский долг требует идти до конца.
– Точнее, стоять до конца под дождём, – сострил Матвей.
– Многие не понимают всей серьёзности нашей борьбы, – строго произнесла Тамара, превратившись в один миг из миленькой девушки в ярую революционерку, – но если не будет решимости драться, пусть даже с оружием в руках, ничего не изменится. Кто-то должен принять на себя удар, кто-то должен идти на передовую и переносить все тяготы и невзгоды. Если дождь способен нас сломить, о чём ещё можно вести речь? Я отсюда с места не сдвинусь.
Слова эти Матвей ожидал услышать от Жоры Семёнова или от Баяна, но никак не от хрупкой девушки с детским личиком. И пусть он не хотел участвовать ни в какой борьбе, да и вообще не собирался здесь долго торчать, своего малодушия он невольно устыдился.
Дождь и уход части рабочих могли стать отличным предлогом, чтобы удрать, не чувствуя себя предателем. Постоял со всеми, помелькал перед глазами товарищей – уже хорошо, теперь пора бы и домой. Вот только глубоко в душе Матвей ощущал, что Тамара права: человек должен бороться за счастье, за свободу, за место под небом, должен бороться против рабского положения, в которое его загнали сильные мира сего, против несправедливости, которой он подвергается каждый день. Но было и другое чувство, и чувство это влекло туда, где теплее, спокойнее, суше. Пусть ты – тля, пусть обращаются с тобой, как со скотом, главное – сохранить шкуру целой, не промокнуть и не простудиться, не попасть под дубину полицая и тем более – под пулю. Две силы раздирали Матвея, и только мужество и упёртость хрупкой девушки удерживали его от того, чтобы не поддаться собственной слабости. А ещё он не хотел бросать Тамару под дождём. Она стояла совсем близко и поправляла фиолетовый беретик, из-под которого выбивались несколько светлых, почти прозрачных локонов. Матвей невольно залюбовался ей.
