Матвей оторвался от собственных дум и взглянул на приятеля: от носа к уголкам рта его шли две глубокие складки, спина совсем ссутулилась. Сейчас, при свете фонаря, Ефим казался стариком, хотя годами он был лишь немногим старше Матвея.
– Да кукиш с вазелином! – в сердцах воскликнул Ефим. – Да и что должно, не платят, скоты! Мои кровные, которые я вот этими руками заработал, – он потряс тощей мозолистой ладонью, провонявшей машинным маслом. – Совсем ведь обнаглели. Ушли три слесаря, а нам, значится, их норму выполняй! Ага! А кто платить будет? Да никто! Вынь да полож им. Людей набрать – нет? Лучше нас задарма гонять?
Матвей вздохнул: ни убавить, ни прибавить – всё так и есть.
– Ты, конечно, как знаешь – дело твоё. А я пойду, – заявил Ефим. – Видит Бог: ничего нам больше не осталось. Ходил уже, арестовывали. А я ещё пойду!
Остановился очередной автобус, пронзительно скрипя тормозами, забрал ещё часть народу. В следующий Матвей уже рассчитывал втиснуться сам.
Слова приятеля бередили душу. Матвей жил хоть и небогато, но и не нищенствовал: снимал за половину месячного жалования комнату в кирпичном доме, а не в бараке, как большинство рабочих, питался сыто, хоть по ресторанам и не ходил. Одежда старая – так его и не тянуло на обновки: носил, пока носится. Копил. И скопленные за три года пятьсот целковых бережно хранил зашитыми в матрасе. Правда, жены и детей у Матвея не было, в отличие от большинства товарищей по цеху: после смерти супруги замкнулся в себе и решил оставаться бобылём, покуда совсем не загнётся от одиночества. А другим жилось тяжело, он это хорошо знал: не было на заводе рабочего, который не мог бы пожаловаться на своё неказистое существование.
– Вон Игнашке, в наследство трёхкомнатная досталась, – продолжал Ефим. – Если б всем так везло! Но нет везенья рабочему человеку – только кабала. Как можем, так вертимся. И ладно, вертимся – грех роптать, пока живы-здоровы. Так ведь грабят же! Буржуи проклятые на наших горбах ездят, да ещё понукают. Господин Сахаров вон в Америках всяких живёт на широкую ногу, да в ус не дует. А чем он заслужил такую благодать? Вот кабы завод нам принадлежал, рабочим, так этих паразитов с их кликой не нужно было бы кормить. Правильно же я говорю?
– Наверное, – пожал плечами Матвей.
«Ага, так и отдадут вам, – усмехнулся он про себя, – пересажают всех, и дело с концом».
Идеи витали в воздухе, заводились в головах личинками, которые подтачивали вековые устои. Рано или поздно прежний порядок должен был рухнуть – этого-то рабочие-партийцы и желали, чтобы затем построить на обломках старого, замшелого общества свой новый, как они считали, справедливый мир. Вот только когда настанет этот день? И настанет ли вообще? Матвей очень хорошо знал их идеи, но веры не хватало. Скорее буржуи позовут полицию, жандармов и солдат, чтобы перестрелять и перевешать неугодных, чем позволят посягнуть на свои заводы и свою власть. И не хотелось ему оказаться в числе поставленных к стенке, хоть и ненавидел он до глубины души существующие порядки. А Ефим верил в справедливый мир, Ефим собирался бороться. А может, просто доведён был мужик до последней черты, когда на всё уже готов, лишь бы не как сейчас.
