Только как ни торопились, а прибыли к «шапошному разбору». Из всего живого тут оказался лишь дворовый пес, встретивший их вполне дружелюбным лаем и мирным помахиванием хвоста. То есть, дом был, а хозяев и след простыл. Надо было видеть, в какое бешенство впал Бузыкин, переколотивший в доме все, что попало под руку. Напоследок он выместил злобу и на более одушевленном предмете: пристрелил во дворе ту дворнягу, заластившуюся было к нему уже как к старому знакомому. Это, мол, чтобы не лезла под руку. И тут он как-то сразу успокоился, будто совершил что-то доброе. Хоть этим отвел душу. Все это не ускользнуло от внимания Гурьяна.
«Э-э, брат, да эдак он и меня зашибет, дай только повод», – струсил он, увидев искаженное злобой лицо «шефа», как он теперь называл его. Почему-то мгновенно всплыла перед глазами та незабываемая, не дававшая ему покоя картина неподвижных тел в камере: распростертое на полу – Охрима и приткнувшееся к стене – Ивана. И вдруг память высветила ту деталь, которая все это время подспудно томила его сознание, но никак не материализовывалась в нем: нагана в руке Нагнибеды не было! Он валялся рядом! И это был другой наган. Не тот, Охрима, что оказался потом в руке Ивана. Догадка молнией пронзила мозг: все подготовил сам Бузыкин? Но открывшаяся правда убийства еще больше парализовала волю Гурьяна. Съежился он в паническом страхе, побежали, расползлись мурашки по всему телу, смертный холодок повеял, леденя душу.
О том, чтобы разоблачить его, не могло быть и речи: вон он как сразу с двумя расправился. А они не чета Гурьяну. Коварен и скор на расправу Антон, а потому нельзя даже и виду подать, что о чем-то догадался.
«Больше молчишь, дольше живешь» – боязливо, но довольно мудро рассудил Гурьян.
Прошедший гражданскую войну, он слыл отважным бойцом; во всяком случае ни разу не был замечен в трусости в открытом бою. Но когда после тяжелого ранения был определен в конвоиры комендантского взвода и стал свидетелем жестоких пыток и просто издевательств над безоружными людьми, ползучий страх – страх оказаться на месте беззащитной жертвы – постепенно поработил его душу. Что ему оставалось делать, как не приноравливаться к ситуации? «Вперед не суйся и взад не отставай!» – такой спасительный принцип исповедовали многие его товарищи, и это было главной, если не единственной, их заповедью. Только так можно было не попасть под жернова разнузданного террора и не пропасть в этой безумной мясорубке. Бывший батрак, полуграмотный красноармеец, прежде он выполнял приказы командиров только потому, что слепо верил в обещанное светлое будущее. Выполнял беспрекословно, будучи уверенным, что воюет за лучшую долю.
