– Тебя в детстве как звали? Тоша? – ласково спросил Семин и доверительно сообщил: – Так вот, Тоша, по доброй-то воле отсюда уходят только на тот свет. – Потом, как бы спохватившись, что сболтнул лишнее, предупредил: – Только смотри, чтобы никому!
– Понял, – сказал Антон и даже хитро улыбнуться сподобился. – А ведь я это пошутил, Петрович. Куда я без вас!
– Да я так и знал. Больше не вернемся к этому вопросу?
– Не-а. Вопрос исчерпан.
Антон и раньше подозревал, что система так просто не отпускает сотрудника, но чтобы та-ак не отпускала... Даже ему стало не по себе! Вот от этих-то ребят уж точно не скроешься ни в каком захолустье – из-под земли достанут. Бояться надо их, а не тех, бывших. Тех он и сам запугать может.
Чтобы как-то переварить информацию, он отлучился в туалет и, уже возвращаясь оттуда, нос к носу столкнулся у буфетной стойки с Полуяровским. На его счастье или несчастье (это уж как посмотреть), Владлен был окружен людьми и не узнал Антона. Зато Антон признал его сразу и даже расслышал несколько его фраз о каких-то картинах. Но был ли он все еще художником? Вряд ли. Судя по франтоватому виду и изяществу, с каким он держался, это был настоящий лондонский денди, фотографии которых Бузыкин видел в иностранном журнале.
И словно нарочно поддразнивая Антона, этот лощеный аристократ, уже сидя в глубине зала, вынул... те самые часы! Бузыкин онемел. Он, конечно, не мог слышать мелодии, но она тихими зазывными колокольчиками затенькала-запереливалась в его сознании и повергла в столь противоречивое душевное состояние, что бедный чекист едва не лишился рассудка. Когда же он сможет вот так же небрежно развалиться за столом и...
Ну, дальше мы знаем: не однажды он уже плавал в тех мечтах. Но тут-то и защемило душу неизбывной тоской: он понял, что это не случится никогда. Это Семину уже можно, а разве дослужиться до такого чина Бузыкину? Да ни в жисть! Так и будет он жить, втихаря подсчитывая свои капиталы. Ах, пусть бы и так, но только бы иметь эти часы. Однажды войдя в его сознание, эта мысль прочно завладела им, стала неотвязной, стала наваждением и, как оказалось, подспудно так и жила в нем. К столику он вернулся в полной апатии к происходящему, весь ушел в раздумья и невпопад отвечал на вопросы Семина. Поэтому не сразу уловил то, о чем тот ему говорил. И только услышав фамилию Полуяровского, сразу же вскинулся:
– Что? Прости, Петрович. Не разобрал.
– Обрати, говорю, внимание на вон того хлыща с бородкой.
