Ну, судите сами: могла ли власть спокойно взирать на ухоженное, богатое хозяйство на фоне собственных разоренных, нищих? К тому же члены общины по-прежнему оставались на службе в детском городке (который, кстати сказать, власти устроили в бывшем монастырском приюте), отказавшись при этом от какого бы то ни было вознаграждения. В общем, на лицо чистая контрреволюция! Было ясно, что рано или поздно власть не потерпит существования компрометирующего элемента у себя под боком. И этот час настал, когда заведующей детского городка была назначена некая Анфиса Ищенко – «партийный работник, беззаветно преданный идеалам революции». (И патологический богоненавистник, добавим от себя). В фанатичном стремлении ликвидировать общину, она не гнушалась никакими средствами, и в конце концов ее стараниями был издан указ уисполкома: «Выселение монашек Благовещенского монастыря принципиально признать необходимым... в свете реальной борьбы с голодом... Для операции привлечь всю организацию, которая соберется на военное обучение». (Выписка из указа – В.П.) И верхом цинизма было объявление данного мероприятия средством «наиболее эффективной помощи голодающим детям». Вот так, ни больше ни меньше. Не стоит поэтому удивляться, что прознавший о мероприятии Бузыкин тут же изъявил желание «собраться на военное обучение». И принял самое деятельное участие в восстановлении «справедливости», что, как мы знаем, выражалось в лозунге: «все поделить». Вопрос только: между кем и кем. И вот прибывшие красноармейцы (а было их ни много ни мало триста штыков!) в течение нескольких дней делили добычу. Что можно было разграбить, благополучно разграбили. Что можно было съесть на месте – съели. Что можно было вывезти из имущества – ломали, выдирали и вывозили. Вывезли даже семенной фонд из амбаров...
За годы гражданской войны на территорию монастыря не раз и не два попеременно заходили буквально все участники вселенской бойни – все, так сказать, цвета революции от красного до белого и синего, но никто и никогда не позволял себе кощунства в отношении храма и его насельниц. Монашки, одинаково сердечно принимавшие солдат любой из сторон, лечившие их раны и спасавшие от голода, не могли даже предположить, что придет время, когда те же люди осквернят их святыни.
Теперь они безропотно взирали на невиданное доселе мародерство; но так они вели себя только до тех пор, пока осатаневшие вояки грабили их личное имущество. Когда же те принялись попутно «освобождать» Свято-Троицкий храм, то есть, грабить церковные ценности, они взбунтовались, не пожелав подчиниться такой «справедливости». Тогда их самих стали силой выволакивать во двор, при этом избивали прикладами и бросали в тесные пристройки за оградой монастыря. Там же на третий день в связи с окончанием «операции» (грабить уже было нечего) вручили монашкам по жалкому узелку с остатками имущества и предоставили их самим себе.
