Метель-таки вносила свои коррективы. Она расходилась все больше и вот уже так замела-завьюжила, что на расстоянии двух шагов ничего не видно. С одной стороны, это вроде бы на руку – полная гарантия не попасть до поры до времени в руки красных. Кто же в такую погоду будет рыскать по степи? Но с другой...
Доносившийся откуда-то издали леденящий душу вой волков парализовал его волю, и он одной рукой правил, другой наготове держал винтовку. Вой нагонял ужас и на лошадку. Она все чаще всхрапывала и вздрагивала всем корпусом, приседая на задние ноги. Неужели он заплутал? По всем его расчетам, давно должна была быть Белозерка, но в круговерти белого безмолвия не было даже и намека на близкое жилище. Понимая, что сам уже не найдет дорогу, он отпустил вожжи, предоставив лошадке полную самостоятельность. И – чудо!
Как только она ощутила свободу, зашагала порезвее, а вскоре, видимо, выбравшись на наезженный тракт, и вовсе пошла чуть ли не галопом, и уже в кромешной тьме вечера они все же добрались до жилья. Очутившись перед высокой стеной, Антон сразу понял, что попал не совсем туда, куда хотел бы. Но и это место он знал хорошо: женский Благовещенский монастырь, и стоял он аккурат у надвратной колокольни. Место это мирное, и он, с трудом расцепив пальцы, все еще сжимающие винтовку, спрятал ее под полог. Там, за главным храмом, находятся жилые постройки, и там он найдет, где переждать метель.
И переждал. На его счастье в одной из построек его встретил высокий, статный мужчина, и без всяких расспросов завел лошадку во двор. Потом, уже когда вошли в дом, спросил односложно:
– Ужинать будешь?
– Что ж не спросишь, кто я такой, откуда? – немного растерялся от такого приема Антон. – Может, я в разбойниках.
– Все мы ноне разбойники с большой дороги, – усмехнулся хозяин. – Разбойничай, коли охота есть. Но кто бы ты ни был, а я по христианскому обычаю перво-наперво кров с тобой должен разделить. Слышал, поди, заповедь Божью о странноприимстве: «Раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, – одень его...» Ну, одежда у тебя есть, и, как мне кажется, с избытком, а насчет остального вместе покумекаем. Потом уж, хочешь – сказывай, кто ты такой, не хочешь – дело хозяйское. Я в обиде не буду. Время сейчас не до открытости. Да ты раздевайся, не робей, а то вижу, ты что-то сам подозрителен ко мне?
– Я по другой причине настороже, – постарался Бузыкин смягчить выражение лица. Дело в том, что, едва заслышав о Боге, он, как всегда, не смог скрыть своего неприятия этого слова. – Я к тому, что здесь же... это...
