За плечами у него уже были годы службы в царской армии, а после небольшого перерыва краткая перебежка в армию Красную. Потом столь же недолгая служба у немцев с австрияками (справедливости ради заметим, что это было вынужденно), от которых он благополучно сбежал в петлюровскую Директорию.
И после этого побегал достаточно: то снова к красным, то к деникинцам, но ни там, ни там особых лавров не снискал, потому что был всегда либо в обозе, либо на кухне. В общем-то только благодаря этой незначимости так безболезненно и проходила его «линька». Тут надо учесть, что «перекрашивался» он постоянно и вне всякой зависимости от политических пристрастий и убеждений. Их у него, к счастью, не было вовсе. А вот амбиции, хоть и довольно приземленные, были. Но лишь после того, как галичане из Директории, бросив Петлюру, влились в лагерь деникинских войск, ему удалось хоть как-то исполнить свою мечту. Не в боях и сражениях, как можно было бы подумать, а как раз после поражения Добровольческой армии уже в январе 1920 года. Так уж случилось, что незадолго до этого он смог навестить свою тетю Соню в Белозерке и забрать часть припрятанного у нее в саду капитала: франки, которые он умыкнул еще из кайзеровского штаба. Но большую часть денег оставил до лучших времен. И, как оказалось, поступил довольно мудро, ибо через несколько лет эти времена-таки пришли. Правда, не лучшие, а как раз худшие, «черные» дни.
Ну, это для кого как: для страны в целом – да, худшие, обозначенные впоследствии, как голодомор. А многие отдельные граждане, наоборот, нажились на этом горе.
Но это будет потом, а сейчас, отступая вместе с разрозненными остатками армии, доброволец Бузыкин не стал искушать судьбу предстоящими скитаниями. В отличие от простых солдат он точно знал, что это конец, недаром же общался с тыловыми офицерами. И, подражая им, просто-напросто умыкнул при отступлении подводу с барахлом, принадлежавшим интендантской службе. Той самой, в хозвзводе которой он состоял и где вершил ратные подвиги, то бишь воровал все, что плохо лежит, и продавал налево и направо при полном попустительстве начальства. Ну, так ведь и делился с ним. Свое бегство он продумал до мелочей.
Для начала надо было подпоить напарника, с чем он справился блестяще – уже к обеду вахмистр, с которым они везли армейский скарб, «не вязал лыка». Теперь, пользуясь редкой в этих местах разыгравшейся метелью и отличным знанием местности (отступали от Херсона через Белозерку), он выбрал момент, когда проезжали глубокий лог, и отстал от основного обоза. Тут он соскочил с подводы и сделал вид, что замешкался с лошадью. Будто бы что-то с упряжью случилось. Если бы конвой заметил и вернулся за ним, причина задержки была налицо. Выждал – не заметили. Так ведь не до наблюдений было – успеть бы ноги унести от преследовавших красных, которые стремительно наседали на пятки по всем фронтам. Тогда, взяв лошадку под уздцы, он осторожно ушел по логу почти к самому озеру, где тюкнул очухавшегося не ко времени напарника по пьяной башке и сбросил тело в завьюженной степи. Даже если и обнаружат вахмистра, поди дознайся теперь, кто таков и кто его порешил. Здесь после минувших боев по всей степи столько закоченелых трупов – ни схоронить, ни опознать некому. То и дело подправляя коня по строго выверенному курсу (так ему во всяком случае казалось), он все больше впадал в беспокойство.
