И он раздается, этот крик. Сергей расслышал его так явственно, что вскочил на ноги... Но нога только одна; не удержался и со стоном повалился на песчаный берег бывший лагерник Медянский Сергей. И грохот последнего, рядом разорвавшегося снаряда услышал.
Но это услышал уже рядовой штрафбата. Вся жизнь перед глазами за одно мгновение! И Вера, жена любимая... И мама... Да ведь тут они. Или нет? Если прошлое вспомнилось и оно столь явно, то нынешнее, настоящее – сон? Где наваждение, где явь? Опомнился, когда затормошил его Иван:
– Сережа, что с тобой, что?
– Иван, я вспомнил. Лагерь вспомнил. Войну. Все. Скажи, у меня сейчас есть жена?
– Есть, Сережа, есть. Вера. Она твоя всегдашняя жена и была.
– Значит, и мама?
– Значит, и она. Нина Ивановна.
– Слава Богу, – шепчет Сергей. Но в разгоряченном мозгу вновь слышится скрипучий, с хрипотцой, будто гвоздем по ржавому железу, голос... И он подхватывает костыли: – Ваня, я домой попрыгаю. Что-то неладно там. Или со мной. Не знаю. Сердце не на месте.
– Дак ладно, ладно, иди. А я порыбачу еще и рыбу твою принесу. Клев-то больно хорош сегодня. Да за тобой-то я сейчас и не угонюсь.
Не знает Иван, радоваться ли тому, что ожил мужик памятью или горевать, что ум за разум зашел. Ну, да ладно, мол, к вечеру выяснится.
Только поднялся Сергей к дороге, тут на удачу Баймухан на бричке с бахчи возвращается. Подсадил попутчика, и – чух-но! – запылила арба по степной колее к поселку. Качается, болтается из стороны в сторону допотопная бричка, скрипит несмазанными колесами, трясется на ухабах – того и гляди, развалится. Но все быстрее, чем на костылях. И даже тряска дорожная не выводит из памяти страшный образ лютого начальника.
Тайшетлаг, 305-я командировка (лагпункт), и новая забава капитана: избитого до полусмерти, с переломанными ребрами и едва в сознании зэка Медянского бросают на плот и «пускают в плавание» по реке. Вроде как побег замыслил мужик. Расчет прост: смоет на порогах или сгинет на заторе. И когда найдут тело, все переломы будут легко объяснимы. Ну, это так, на случай, если вдруг кому-то взбредет в голову этим заниматься. Слух такой был, что за насильственную смерть зэка отвечать придется. Дескать, нужны они фронту. И даже, мол, комиссия ездит по лагерям и вот-вот сюда приедет.
Избили его урки якобы за то, что много перечил бригадиру на сплаве и сам метил на его место. Вот они и показали ему, где его место. На самом деле «проучили» его по негласному приказу Бузыкина. Да этого не скрывал и сам капитан. Этого жестокого офицера боялись не только зэки, но и многие из его коллег. Особую, прямо-таки патологическую ненависть испытывал он к образованным зэкам и верующим. Первых ненавидел за то, что, как ему всегда казалось, в душе они подсмеиваются над ним; вторых – что все сносили терпеливо, в смирении, уповая на какого-то Бога. А одно упоминание о Боге приводило его в ярость. Медянского же он ненавидел за то и другое. И по поводу (хотя какой нужен повод волку, чтобы сожрать ягненка?), и без повода всячески старался унизить бывшего учителя географии. Тот хоть вроде и не числился в верующих, но также никогда не пресмыкался перед всесильным капитаном. А именно таковым тот считал себя. Мало того, он даже позволял себе указывать на нарушение какой-нибудь статьи конституции, о которой Бузыкин вообще не имел ни малейшего понятия. Этой «наглости» перенести капитан не мог и упрятывал «умника» – уж в который раз! – в БУР. Это его «сгною!» Сергей слышал по нескольку раз на день. И вот финал. Урки переусердствовали как раз тогда, когда появилась опасность ответа за преступление. Поэтому и распорядился капитан отправить Сергея «наблюдать за небесными светилами». Ну, раз он учитель географии.
