В молитве и застала их Вера Медянская, прибывшая за Ксенией. Таков был своеобразный ответ от Лукина.
Переговорив с ним, Вера с Сергеем и его мамой решили пока не посылать письмо Георгию, а сразу везти туда Ксению. Причины для такого решения было две: вопервых, в семье Видовых совсем скоро намечалось появление ребенка, и присутствие отца было необходимо; а во-вторых, в школах страны начались каникулы и Вера располагала достаточным временем, чтобы сопровождать мать Георгия к месту назначения. Лучшего подарка как для ее сына, так и для самих Медянских придумать было невозможно. Как невозможно и описать их восторг и благодарность Господу, когда они узнали от Лукина, что он нашел-таки Ксению. Сам Федор к тому же благодарил Веру за просьбу о поиске: ведь именно стремление выполнить эту ее просьбу и положило начало его прозрению.
Встретил Веру, как и раньше Лукина, вездесущий Марк, дежуривший у калитки со своим неизменным другом Шнурком. Ах, как хотелось ему первому получить письмо для тети Ксении и отнести его ей собственноручно! Он ведь видел, с каким нетерпением она ждет его, потому и караулил почтальона каждый день. И вот – удача! Да еще какая! Вместо письма он препроводил в дом тетеньку, приехавшую от самого дяди Федора, с которым он успел подружиться за то короткое время. Его прямо-таки распирало от гордости, что именно он встретил ее.
Уже наслышанные от Лукина друг о друге, женщины встретились, как старые знакомые, и задушевным разговорам не было конца. Благо, каждой из них было что рассказать. Но разговоры разговорами, а с отъездом решили не затягивать: дорога неблизкая, Вере же надо успеть вернуться домой к концу августа. Как-то так получилось, что Ксения, оставив подруг в летней беседке, решила сама собрать свои нехитрые пожитки.
Много времени это не заняло, поскольку все уместилось в небольшой чемодан. Тут она вспомнила, что в старом комоде должна быть брошка, единственная оставшаяся у нее драгоценность, которую Дуня отказалась сдать даже в самый лютый голод. Порывшись в ящиках, она нашла ее в коробочке под кипой белья. Тут же лежал какой-то странный матерчатый узелок, перехваченный тесемкой. Что-то так и подтолкнуло ее развязать этот узелок, и некоторое время она с любопытством разглядывала скатанный в круг узкий ремешок. Расправив его, она на внутренней стороне обнаружила выжженные инициалы «А.Б.» И вот уже память выхватила из своих запасников тот страшный момент и то последнее, что она услышала уже с удавкой на шее: «Не надо было меня узнавать. А уж тем более за меня молиться». Ремешок выпал из рук, и свирепый образ энкавэдэшника так четко предстал в воображении, что страх – не от картинки, а от сознания того, что снова может стать недвижной и безгласной, буквально сковал ее. Все мышцы тела словно окаменели. В отчаянии она, зарывшись лицом в ладони, зашептала Богу, моля о защите, о предотвращении беды. И с каждым словом чувствовала, как голос обретает уверенность, а тело постепенно освобождается от спазм, будто одна за другой спадали стягивающие его пелены. Душа же вновь полнилась тихой радостью и благоговением – результат приветного послания Бога. Словно говорил Он ей, что сделала она все правильно: и узнала, и молилась за врага своего.
