– Вы – верующий?! – в голосе Дуни явное недоверие. Оно и понятно: где это видано, чтобы энкавэдэшник в верующих ходил. Вызнает, что ему надо, а потом еще и посадит. Не зря же, вон, вся деревня в страхе схоронилась по домам, едва он появился тут.
– Да, я верю в Бога, – тихо подтвердил Лукин. Он прекрасно понимал ее состояние и ничуть не обиделся.
– Поэтому я здесь. Я вел дело убийцы ее мужа, и мне есть что сообщить Ксении о сыне.
– О сыне? – вспыхнула Дуня, но тут же сникла и печально покачала головой: – А что можно о нем сообщить через столько лет?
– Ну, предположим то, что он жив.
– Жив? – Дуня беспомощно огляделась, словно ища поддержки. – Вы шутите?
– Нисколько. Георгий Полуяровский, ее сын, жив.
– Господи! – захватила она лицо руками и запричитала: – Неужели наши молитвы дошли до Тебя?
Двадцать лет! И все это время она верила, что найдет его. И Гурьян верил. Где же он?
– Далековато. Но речь пока о Ксении. Как ее состояние?
– Последние дни она от окна не отходит, пишет мне, что видит Жорика во сне. Она ведь только по дому может передвигаться. Да и за это слава Господу! А то ведь не то что двигаться – есть совсем не могла. Пока Гуря не догадался к Рудольфу съездить. Да что ж мы стоим-то? Пойдемте скорее. – Уже в дверях дома Дуня вдруг остановилась и в растерянности обернулась к Федору: – Совсем меня с ума сшибло: я же ее от окна то увела да уложила на койку. Ведь стоит ей увидеть человека в этой форме, как с ней случается припадок.
– Что же делать? – растерялся и Лукин. – У меня с собой ничего другого нет.
Дуня провела его в горницу и усадила за стол:
– Подождите пока, а я пойду, подготовлю ее. Но уйти не успела. Оба, как по команде, повернулись, услышав легкий шорох шагов. Ксения уже стояла в проеме дверей, плечом прислонившись к косяку.
Глаза ее были устремлены на Лукина, но в них не было страха; в них стоял немой вопрос и какое-то жадное, пронзительное ожидание, полное тоски, отчаяния... и надежды. Вот она оторвалась от косяка, покачнулась и стала медленно оседать на пол. Дуня подхватила ее и знаком остановила кинувшегося было к ним Федора.
– Ничего, ничего, мы сами. Пойдем, сестрица, сядешь за стол. Это гость наш, Ксюша, хороший человек, не бойся его. У него и весть для тебя хорошая. Пойдем, родная.
Все так же не спуская глаз с гостя, Ксения опустилась на стул напротив него. И Лукин невольно содрогнулся: перед ним была совершенно седая, высохшая женщина с ввалившимися глазами на изможденном лице. О таких говорят: «еле-еле душа в теле». И это первое, что пришло ему на ум. А ведь ей только сорок лет... Боже, сколько же горя выпало на ее долю!
