– Сеня, Сеня, очнись, – легонько затормошила его Мария. – Товарищу майору уезжать скоро. За ним уж приходили, да он отложил, чтобы с тобой поговорить.
– Надо же, уснул, – смущенно тряхнул он головой, прогоняя сон, и укорил ее: – Ты разбудила бы, Маша.
– Все нормально, Арсений, – подсел к нему на табуретке Лукин. – Мария мне многое успела рассказать. Теперь я в курсе вашего, так сказать, бытия. Один вопрос остался у меня.
– Говорите, Федор Игнатьевич.
– Кто-нибудь может показать могилу Ксении? Спросят ведь меня друзья матроса, а что сказать, не знаю.
– И я этого не знаю, – с сожалением вздохнул Арсений. – Впрочем...
– Ну-ну, что?
– Есть один человек, хорошо знавший тогда Бузыкина.
– Бузыкин от всего откажется.
– Этот человек знал не только Бузыкина, но и все его окружение. Дальше вы поймете, к чему я клоню.
– И что это за человек?
– Женщина. Если верить одному моему другу по зоне, она была женой чекиста и погибла еще в тридцать седьмом. И вдруг приехала к нам в лагерь в составе комиссии НКВД. Года два назад. Живая. Приехала как сотрудница из аппарата самого Френкеля.
– Во как! – присвистнул Лукин.
– Надеюсь, вам не надо пояснять, что испытывает каждый зэк, услышав это имя? Или?
– Ну, как сказать, – неопределенно пожал плечами майор. Он не настолько еще хорошо знал Арсения, чтобы довериться и сказать правду. – Догадываюсь, пожалуй.
– А я у него на Беломорканале был (это же его первое детище) и видел, как одно упоминание его имени наводит смертный ужас на зэков. Он там руководил строительством и столько судеб людских перемолол, что выжившие до сих пор гадают, каким чудом спаслись.
– В том числе и ты?
– Я не гадаю, Федор Игнатьевич. Я знаю, что Господь уберег, за то и не перестану славить Его. И потом: хоть для меня это уже и пройденный этап, но нигде больше я не видел таких зверств, как на канале. Это, наверное, потому, что он тогда из кожи лез, выслуживался, чтобы не отправили досиживать его собственный срок на Соловках. Именно там он замыслил наш теперешний ГУЛаг. Откуда сведения? Так зэки ж все знают! И о его прежней богемной жизни, и о жизни бандитской, и о несметном богатстве, которое у него было, и о последнем его аресте в тридцать седьмом. Тогда думали – все! Конец эпохи Нафтана Ароновича. Ан, нет, выкарабкался и тут. Еще и генерала присвоили. Ну, это, как полагают опять же сведущие люди, компенсация за выбитые ему зубы и отбитые печенки на Лубянке. Довелось все же мужику хлебнуть из собственного пойла: на своей шкуре испытал эффективность адского своего изобретения. Но живой остался. Непотопляемый! Ну, хватит о нем. Теперь о даме.
