И будто кто-то невидимый подтолкнул его, и уже совсем явственно услышал он повеление: «Торопись!»
– Да, да, – автоматически ответил он и бросился к рулю. Потом в удивлении огляделся: никого. Но голос ведь был?! И теперь уже благоговейный страх на мгновение объял его; это было, как озарение: «Бог все слышит и видит».
«Я понял!» – беззвучно прошептал Гурьян и, круто развернув машину (нужда в похоронах отпала), споро, но со всей осторожностью минуя редкие дорожные колдобины, погнал «коробочку» по проселкам в деревню, где проживала его сестренка Дуняша. Примерно в семидесяти верстах от Благмона.
На его счастье, она оказалась дома. Ну, а о счастье самой Дуни и говорить нечего – радости у нее было просто через край. И то сказать: совсем уж было запропастился брат единственный, а тут нежданно-негаданно взял да и заявился. Гурька! Живой! Кое-как оторвал он ее от себя и как можно доходчивее пояснил, что прибыл не один. Что нужно быть осторожным и суметь избежать нежелательного постороннего глаза.
Правда, предосторожность эта была излишней. Деревня и так-то казалась безлюдной, а уж завидев машину с энкавэдэшником, позахлопнули ставни и те сельчане, что были дома. Даже вездесущих ребятишек – и тех с улицы как ветром сдуло. Что, впрочем, вполне объяснимо: если когда и появлялись в деревне люди в погонах, то отнюдь не с добрыми вестями. Забрать кого-нибудь в каталажку – это да. Это привычно.
Потому и таились все в страшном ожидании: за кем черед? А то, что это свой, Гурьян Припасенко, так кто ж его знает, каков он стал за долгие-то годы. Да и кто узнал бы его с перепугу великого? И после его скорого отъезда долго еще не подходил никто к дому Дуняши: мало ли что там произошло, а береженого Бог бережет. Только уж когда сама во дворе показалась, так и потянулись бабы за новостями. И уже наутро по всему околотку суд-пересуд, что привез, мол, Гурьян домой хворую жену, без голоса, без памяти, без движения. Но красивая, и не из деревенских. Помирать, видать, привез, раз в городе места для кладбища нету.
Сказывают, что в городах-то мертвых теперь не хоронят, сжигают, а он же какой-никакой, а от земли мужик – не захотел по ихнему обычаю. И правильно, что не захотел: человек должон в земле лежать, а не в печах железных гореть. Гореть-то, мол, нам еще в аду придется. Не всем, конечно, но есть, кому... Тут бабы многозначительно поджимали губы, и все понимали без слов, о ком идет речь. О тех самых супостатах, что по наветам, а то и вовсе без причины забирают мужиков, и редко кто из них возвращается в дом свой. Похоже, в разряд супостатов был зачислен и Гурьян: дескать, привез жену и бросил на сестру. Пусть, мол, хоронит.
