— Ты не…
— Замолчи, — шепотом, рваным в клочья шепотом в ответ. И губы опять клеймят шею. Он прикусывает кожу, наверняка оставляя следы, а потом проводит по месту укуса языком, медленно продвигается к уху, ведет вдоль вены.
Каждое его движение, как росчерк скальпеля. Я чувствую малейшие изменения каждой чертовой клеткой, каждой своей частичкой.
Джефферсон нависает надо мной, опирается на руку, и в его глазах я вижу то, чего никогда не видела. Желание ко мне, не к Кристин Хэнсон, ни к девчонке, чье имя я не помню и что так напоминает резиновую куклу из дешевой порнушки, ни к случайной волчице из «Берлоги». А ко мне.
И от этого почти больно, это сметает, уничтожает, растирает в пыль здравый смысл и мысли о том, почему я не должна этого делать, почему должна кусаться, пинаться и отталкивать его так отчаянно, как только могу.
В его глазах расплавленный горький шоколад, колется щетина, когда он словно кот трется о мой подбородок, дыхание, как удар плети.
Марк собирает футболку в кулак и медленно тянет вверх. Настолько медленно, что это похоже на пытку, ткань скользит по коже все выше и выше, и все сложнее и сложнее мне сделать следующий вдох. Воздух выжигает, каждый следующий вдох — глоток жидкого стекла.
Джефферсон выдыхает довольно и самоуверенно, когда футболка наконец-то оказывается на полу, не сводит с меня темных, почти черных глаз. Зрачки расширены.
Их я почему-то вижу отчетливо.
Волк оглаживает мое тело, пальцы сжимают грудь, а потом одна его рука путается у меня в волосах, заставляя откинуть голову.
Язык Маркуса врывается в рот. Словно наказывает за что-то, мучает. А я могу лишь хвататься за простыню, потому что внутри все сводит судорогой, потому что кружится голова, потому что тело выгибается само собой.
Я не испытывала ничего подобного даже в ночь своего новолуния.
Джефферсон терзает мой рот, атакует, невыносимо откровенно и чувственно царапает щетина, так невыносимо, что я ерзаю под Маркусом, перестаю осознавать себя.
Мне хочется прикасаться к нему в ответ, мне хочется попробовать его на вкус, мне хочется повернуться к нему и подставить шею, прогнувшись в спине так резко, как только смогу.
И я сильнее ерзаю, почти хнычу.
— Маркус…
Его руки возвращаются к моей груди, и пальцы касаются сосков. У него твердые подушечки, жесткие, ладони немного шершавые.
— Марк, пожалуйста…
— Тебе не стоило приезжать сюда, принцесса. Тебе не стоило дразнить меня сегодня в этом чертовом магазине, — хрипит он с угрозой мне на ухо, и волоски по всему телу встают дыбом от этого звука, резонируют, как камертон, тело дрожит. — Ты в моей стае и в моей власти. Ты будешь стонать так громко, просить так отчаянно, как никогда не просила и не стонала.
