Но всё ли было безоблачно в том солнечном, апельсиновом полдне? Открыто ли светило на семилетнего Райнерито солнце, когда он за руку с сестрой гулял по дворцовому саду?
— Рамиро! Вы стали слишком похожи… — Матушка кладёт поверх круглого живота унизанные перстнями руки, личико становится снеговым.
— Ну, что вы, — дон Рамиро почти смеётся, ох уж ему эти пугливые женские сердца, — он же ещё ребёнок.
— Я уже вижу сходство! — Мать подносит к глазам кружевной платок. Излюбленный жест, если надо бросить мужчину к её ногам. — Ты хочешь дождаться того дня, когда его заметят другие? Когда я с ужасом осознаю, что пропала, что подо мной разверзлась пропасть? Отступись немедля, Рамиро, заклинаю Пречистой девой! Он уже боготворит тебя!
Герцог ви Куэрво падает перед королевой на колени и целует белые безвольные руки.
Тогда он не понял разговора королевы и герцога, но теперь.… С самого его рождения…
Шумная гулянка сотрясала «Козлячью гору» до основания, и Райнеро не мог оставаться в апельсинном, узнавшем ужасную тайну полдне. Он и так-то устроился в дальнем левом углу столовой, у самой стойки, под железными рамками, с которых свисали пустые горшки и ковшики, и за дубовым буфетом, чей бок прикрывал ему спину. Зал же по всей своей немалой длине превратился в луг для выпаса, где козлы и козы стучали копытами в разудалых плясках. Лютни бренчали колокольцами, тромбон вопил дурным селезнем. Принц Рекенья почитал своим присутствием городские и сельские праздники, и раньше он бы вломился благодушным быком в сборище горных козочек. Бастард Яльте уподобился своему прежнему отцу королю Франциско, тот негодовал на веселье с той же силой, что и на ересь.
— Ещё поутру эта свинка нежилась на свежей соломке, — папаша Трегве колыхнул срамящим короля Эскарлоты пузом и прямо на стойку водрузил круглое блюдо, пошедшее свинье в посмертии взамен родимого хлева. — И лишь поутру клюкву благословило первое дыхание зимы. А пена на пиве Трегве пушиста, что снежные хлопья…
— Вина.
— Он ещё не предлагал вам «пушистые пирожки с краюшкой ягнёнка»?
Райнеро оглянулся через плечо, но давешняя картавая козочка уже запрыгнула в один из многих хороводов. Блицардские женщины не носили в волосах цветов, предпочитая украшаться лентами в косах, а мужчины могли спрятать ноги с изъянами в складчатых широких штанах. Мода заслужила его одобрение, в то время как гостиничный тексис раздосадовал. В лексиконе «козлячьих» не было слова «вилка», пришлось обходиться стребованным ножом, но едва первый проперчённый свиной ломоть лёг на язык, бывший сын Заступника Веры простил миру вокруг все прегрешения. Тёплое, мягкое, пряное и сочное, слов не хватало, пожалуй, лишь эпитеты папаши Трегве смогли бы достоверно описать мясо в перце и клюкве. Ягоды выстреливали кислинкой там, где ломоть сильно сластил, подобная гармония досель встречалась принцу Рекенья лишь в вольпефоррской кухне.
