Лорн не понимал, что происходит. Что-то не то делала с его божеством та блестящая плоская штука на стене, неправильное что-то, так нельзя… Поколебавшись, он прихватил зубами край тонкой сорочки — тоже нельзя, конечно, порвать можно, — и потянул — сначала осторожно, потом посильнее, потом, отчаявшись, дернул. Треснула тонкая ткань. Она вздрогнула, бессильно уронила руки вдоль тела, опустила голову.
— Надо же… самой себя испугалась… — голос дрогнул, — Смешно, правда?
Лорн виновато вильнул хвостом: ругать будешь?
— Надо спать… — проговорила она, — Утром гулять пойдем, в лес… Хочешь в лес?
Лорн склонил голову набок, приоткрыв пасть: слушал. Она забралась в постель, свернулась калачиком, натянула одеяло до подбородка и, глядя в темноту широко раскрытыми глазами, прошептала:
— Поедем с тобой в лесной домик… Поедем? — там хорошо, там тихо… деревья шепчутся… — губы дрогнули в улыбке, — А ты опять бабочек гонять будешь. Ведь будешь же?..
* * *
…Уже в сумерках девушка подошла к реке и, вздохнув, бережно опустила на воду венок из цветов-звезд.
Думала — хватит смелости отдать. Ему никто никогда не дарил венка… Смешно даже. А она вот — не сумела. Можно было бы и убежать потом… Даже подойти смелости не хватило. Забилась в лес, как зверек какой… Ох, как же глупо все вышло…
А эта весна — последняя. И больше никогда…
Нет, нельзя об этом думать. Дурочка маленькая. А как было бы красиво — белые цветы-звезды на черных волосах… и бояться было нечего, он бы, наверно, решил, что это просто — подарок, весна ведь… радовался бы… улыбнулся бы, наверно — у него такая улыбка… а может, и венок бы ей подарил — что тут такого, отдал же Гортхауэр свой венок Оннэлэ Къолла…
Кто-то легко коснулся ее плеча:
— Элхэ…
Она стремительно обернулась: лицо, неожиданно вспыхнувшее какой-то колдовской, невероятно беззащитной и завораживающей красотой, широко распахнутые сияющие глаза, полуоткрытые губы, с которых готово сорваться слово — имя…
И Гэлрэн умолк, прочитав — это, несказанное. Озарившая ее лицо светлая удивленная улыбка погасла, уголки рта поползли вниз, а на глазах вдруг выступили непрошенные слезы, медленно потекли по щекам. Менестрель опустил голову, потом, шагнув мимо нее, резким коротким движением швырнул венок в воду.
— Прости меня, — тихо сказал он.
Она не ответила.
* * *
В лесу стало только хуже. Дома хоть слуги отвлекают иногда, а здесь — одиночество. За окном покачиваются ветви под ветерком, и ты, поднимая голову, ждешь увидеть яблони в розово-белой пене цветов… А ночи — ясные, звездные, томит душу непокоем луна… Кажется, все тропинки в лесу уже исхожены — болят усталые ноги, хочется упасть на землю и уснуть от усталости. Но во сне не будет покоя — да и сны ли это? Она разучилась спать сном-без-сновидений — каждый раз этот легкий, слишком легкий переход из одной яви в другую, чтобы утром снова просыпаться от собственного стона, долго лежать, стискивая влажные от испарины виски… Люди стараются удержать сон — а он утекает хрустальными каплями меж пальцев; она пыталась забыть — но сны-яви-видения того, что она не могла видеть — и видела, не могла знать — и знала, проступали только отчетливее, больнее, резче…
