— Лорн… подойди ко мне… Мне так одиноко, Лорн, зверь мой рыжий, я совсем запуталась…
Божеству было плохо. Его грустному хрупкому божеству. Она сидела прямо на полу, по-детски поджав ноги, и снова он тыкался узкой мордой ей в волосы, жмурил янтарные глаза, а от нее пахло бедой, и страхом, и болью, и на языке его был солоноватый привкус, и ему хотелось завыть от тоски, от отчаянья, что он ничего, ничего не может сделать, чтобы защитить ее…
Она поднялась, осторожно отстранив его, подошла к маленькому зеркалу на стене. Тонкая длинная ночная рубашка только подчеркивала ее почти девчоночью худобу. Пепельные с отливом в серебро волосы, узкое лицо и глаза — широко расставленные, зеленые.
— Я — выродок, Лорн, — грустно сказала она.
Ни в мать, ни в отца… У матери — золотые волосы и серо-голубые глаза дома Хадора, отец — черноволосый и сероглазый, оба — высокие, статные… и дети — под стать родителям: темноволосая Сильмариэн, златокудрый Иримон… В кого только она такая… Лорн не знал, что такое «выродок»; понимай он, о чем речь, мог бы наверно подумать о себе то же. Он оказался единственным рыжим щенком среди черных с рыжими подпалинами братьев и сестер, самым слабым и маленьким. О нем так и сказали тогда: выродок, мол, долго не протянет. А тут как раз случилась поблизости Исилмэ. И маленький теплый рыжий комочек, тихо пискнув, ткнулся ей в ладонь, словно хотел попросить о чем-то… Она выходила его, и вскоре лопоухий неловкий псёнок уже смешно семенил за ней на толстых разъезжающихся лапах, тоненько тявкал — куда, мол, торопишься, погоди, не поспеваю, — а догнав, хватал за подол платья и тянул за собой: бросай свою ерунду непонятную, гулять хочу!..
Отражение в зеркале менялось, словно ее лицо было восковой маской, и теперь воск плавился, принимал другую форму, и волосы казались серебряными в свете луны — другая стояла в зеркале, видевшая и знавшая то, что Исилмэ, дочь государя Тар-Элендила Пармайтэ, ни видеть, ни знать не могла; то, во что Исилмэ, дочь четвертого короля Нуменорэ, правнука Элроса Тар-Минъятура и потомка Эарендила Благословенного, не должна была — не смела — не могла верить. И этот взгляд тянул к себе, не отпускал, творил что-то с ее душой, с ее разумом…
Кто это? Это — я?.. отпусти…
Она чувствовала, как крупная дрожь сотрясает ее тело — и ничего не могла поделать с собой, не могла даже опустить веки — только сжимала рукой горло, все шире распахивая глаза, не в силах оторвать взгляда от — той, в зеркале, не в силах ни крикнуть, ни даже застонать. Ей уже не было страшно — наверно потому, что ее самой уже не было, была — другая, ведьма, колдунья, пришедшая из-за грани…
